Севск (Комарицкая волость)

1709 г.
Грамоты в гг. Печерники и Переславль-Рязанский о сыске и допросе печерниковским воеводою Ознобишиным пришлых людей и беглецов из Камарицкой волости. (Ознобишин Артемий Иванович воевода в г. Печерниках в 1708 и 1709 гг.)

Под Севском в реку Севу впадает река Марица. От реки же Марицы получила название и сама Комарицкая волость. В грамоте Михаила Федоровича 1643 году Комарицкая волость против всякого обыкновения названа прямо Марицкой волостью.
Древнейшим, доисторическим обитателем Комарицкой волости, если судить по некоторым археологическим указателям и памятникам, найденным в этой области, был грубый дикарь, вся жизнь которого являлась сплошной, ожесточенной борьбой за своё существование, которое он отстаивал с неуклюжим кремневым топором в руках. Этот дикий человек, вместе со своей семьей, ютился в непроходимых чащах лесов, насыпая земляной окоп - «городище» и огораживая свои поселения остроконечным тыном - прототипом всех русских «острогов» (крепостей). История культуры указываете нам также на то, что нередко первобытный человек устраивал свои поселения на озерах и реках, в виде свайных построек и плотов. Подобные жилища ограждали его от диких зверей. У Севских аборигенов, по-видимому, отчасти был такой же способ расселения, на что указывают плоты, сработанные при помощи каменных орудий и найденные в севских болотах, близ города Севска, в первой половине прошлого столетия. Остатки деятельности человека каменного века - кремневые орудия и глиняная посуда также встречались в Севской области, при раскопах и случайных находках. Так, например, близ села Доброводья был найден порядочный кремневой кинжал, сыгравший, быть может, очень важную роль в жизни какого-нибудь здешнего аборигена. При раскопке одного из курганов, находящегося близь села Марицкого Хутора, в 1907 году членом Орловской Архивной Комиссии В. М. Турчаниновым был найден кремневой осколок вроде стрелы и черепок глиняной посуды. Сам курган оказался не могильником, как это предполагалось сначала, а городищем, устроенном на болоте, в лесу, который существовал здесь раньше и виден еще на плане 1779 года. Внутренность кургана оказалась состоящей из глины с правильными прослойками известкового или цементированного вещества, разделяющего площадь кургана на более пли менее правильные части, вроде ячеек, в несколько этажей. По сторонам этой площади заметны следы истлевших поперечных и продольных деревянных брусьев. Быть может, это и есть одна из тех свайных построек, которую разумел Пясецкий. Нам известно, например, что самый большой и ближайший к Севску курган (здесь, в долине риеки Марицы их всех насчитывается до 5 - 6) был раскопан уже давно, еще при постройке на его месте усадьбы завода Моханькова.
Из других городищ в Севского уезда были раскопаны пока только два - близь села Борщева и Брасова. В первом были найдены черепки глиняной посуды, с разнообразными орнаментами, железный нож и кремневые орудия. Брасовское городище находится недалеко от хутора Локоть. Оно стоит в лесу и само покрыто сосновым лесом. Находки оказались небольшими: толстые черепки глиняной посуды, иногда грубо орнаментированные, и громадный глиняный обожженный котел, суживающейся книзу усеченной воронкой, вмазанный в яму. Размерь котла - 300 сантиметров в диаметре в верхней окружности и 100 - в нижней, высота 1 сажень. На дне котла найдены угли. По соседству с ямой, в которую был вмазан котел, находится другая яма, меньших размеров, с небольшой канавкой, идущей к котлу. Раскопки велись от имени Орловского Церковного Историко-Археологического Общества под наблюдением председателя его Евсеева.
Кроме городищ, в Комарицкой волости есть много курганов, из которых некоторые, вроде того, который был раскопан под селом Марицким хутором, вероятно те же городища. Другие же оказываются древними могильниками, в которых аборигены этой области хоронили своих умерших. Раскопки этих курганов - могильников оказываются в особенности важными, при суждении о верованиях, нравах и обычаях местного первобытного населения. Пока раскопаны только некоторые курганы на севере волости, под наблюдением того - же проф. Евсеева, причем результаты оказались следующие: из 32 курганов, указанных в примечании, близь села Святого оказались в наличности только 3; все остальные были распаханы, хотя крестьяне очень точно указывали места их расположения. Раскопаны были 3 сохранившихся и 2 из недавно распаханных. Тип погребения во всех 5 курганах оказался одинаковым. В курганах были обнаружены человеческие костяки, у некоторых на руках обломки браслетов, проволочное кольцо, проволочные спиральные височные кольца. В одном кургане остатки деревянного гробовища, в другом - костяк обложен берестой, около кости правой руки лежали угли. Около Салтановки оказалась целая группа в 37 курганов. Раскопаны 3. Во всех найдены костяки, протянутые с запада на восток, череп у каждого лежит на левом виске. Найден кусок глиняного горшка без орнамента, уголь и зола, в другом - масса черепков горшка и кусок обожженного кварца. Погребение совершено близь поверхности почвы. О погребении своих умерших родимичами, северянами и вятичами Начальная Летопись рассказывает следующее: «И аще-кто умираше, творяху тризну над ним, и по сем творяху кладу велику и возложахуть на кладу мертвеца и сожигаху; и по семъ, собравше кости, влагаху в сосуд мал и постовляху на столпе, на путех, еже творят Вятичи и ныне». Г. М. Пясецкий и А. Н. Шульгин понимали буквально рассказ летописца, что урны ставились на столбах, при перекрестках дорог; при этом Пясецкий прямо заявляет, что время ниспровергло древние урны и развеяло хранившийся в них прах, а Шульгин, имея в виду находки остатков трупосожигания в могильниках и их несоответствие буквально понимаемым им словам Летописи, относит эти трупосожигания, положенные внутри кургана, к Меленхленам и Андрофагам, обитавшим здесь, по его мнению, до пришествия северян и вятичей, видя в этом своем объяснении, очевидно, косвенное доказательство существования самих Андрофагов и Меленхленов, и оставляя урны на столбах за северянами и вятичами. Но по принятому теперь в науке воззрению, под «столпом» надо разуметь именно курган, а урны с костями, и пеплом «ставившиеся на него» - остатки трупосожигания, закапывающиеся в этот могильник (См. Рожков. Русская История с социологической точки зрения, т. I).
Остатки трупосожигания, положенные в глиняный горшок (урну) и зарытые в курган («столп»), действительно были находимы в Болховском уезде Орловской губернии, и по мнению проф. Евсеева как раз соответствуют погребению, описанному в летописи, как оно понимается ныне. Находки - же в курганах крайнего северо-запада Комарицкой волости не соответствуют этому погребению. Но тот же самый проф. Евсеев относить их все же к Северянам, или даже к Родимичам - западным или юго-западным соседям вятичей, руководясь в этом случае, вероятно, тем соображением, что в эпоху появления летописного свода северяне и родимичи, по-видимому, уже перешли к иному обряду погребения, тогда как у вятичей погребение «на столпах» существовало еще при летописце - «еже творят вятичи и ныне». Любопытно привести здесь одно предание, касающееся большого кургана с крышеобразной верхушкой, находящегося у села Игрицкого. Это предание записано в церковной летописи села Пьянова, откуда мы и извлекаем его. Князёк села Пьянова по прозванию Панов, преследуемый князем села Асовицы, спасался бегством в челне, вниз но реке Усоже, но около села Игрицкого был настигнуть врагами и „на меч свой зарезался". Дружина его наносила шапками земляной курган на месте могилы своего князя.
Полагают также, что название «Марица» чисто славянского происхождения и дано по имени известной реки того же названия; на Балканском полуострове - славянами, выходцами из этого края.

Возникновение и начальная история городов Севска, Болдижа и Радогоща (12—16 веках)

Область обитания северян и вятичей до 12 века была покрыта, по-видимому, непроходимыми, девственными лесами; нельзя было и думать проникнуть сквозь них из южной, Киевской Руси в северную, и обратно. Приходилось ехать, например, из Ростова и Мурома в Киев не прямою дорогою на Карачев, Севск, а делать большой объезд в сторону - на Тверь и Смоленск.
Упоминаемые в былине об Илье Муромце Девять дубов Соловья разбойника и речка Смородинка сохранили свои названия до сих пор в Карачевском уезде Девять дубов - село и станция Риго-Орловской железной дороги. Карачев, как раз лежал на границе северянской и вятической земель.
Владимир Мономах (12 в.), неутомимый ездок, на своем веку изъездивший Русскую землю вдоль и поперек, говорит в поучение своим детям, с некоторым оттенком похвальбы, что один раз он проехал из Киева в Ростов «сквозе вятичи». С половины 12 века эта область стала прочищаться от лесов. Черниговские князья, часто искали здесь убежища. Юрий Долгорукий во время войны водил уже прямой дорогой из Ростова в Киев целые полки. Это заставляет предполагать какое-то движение в населении, прочищавшее путь в этом направлении. В исторической науке уже установилось прочное мнение, излагать которое здесь не место, о колонизации из Киевской Руси в Суздальскую землю, возникшей с половины 12 века через земли северян и вятичей, и поэтому-то можно утвердительно сказать, что начиная с 12 века край наш значительно оживает и втягивается в круговорот жизни обеих половин тогдашней Руси - южной и северной. Около этого времени надо искать и появления наших первых городов. В Западной Европе, говорит П. Н. Милюков, город выделился из общего фона средневекового феодализма тогда, когда торгово-промышленное сословие почувствовало в себе достаточно силы, чтобы противостать своим феодальным господами». Обращаясь к России, мы видим полную противоположность. Русский город, по медленному развитию торгово-промышленной жизни, не был естественным продуктом внутреннего экономического развития страны. За единичными исключениями, русский город возникал не из скопления в одном месте населения, занятого промыслами и торговлей. Последние могли обходиться в России и без развития городской жизни, п. ч. долго сливались с сельскими занятиями. Раньше, чем город стал нужным населению, он понадобился князьям. Зачем он понадобился, показывает само название «город». Это было место «огороженное», укрепленное, военный оборонительный пункт. Очень долго, до самого 18 века за словом «город» сохранялось значение «кремля», то есть под городом разумелся укрепленный, обведенный деревянного стеною (или частоколом - «острогом») центр города. Если имела место в городе торговля, то она сосредоточивалась вне стены, или острога, на посаде, на месте названном в последствии «торгом», а раньше называвшемся «гостьбой», или «погостом», куда приезжали купцы, называвшиеся в старину «гостями» (например, в былинах Садко - богатый гость). Сюда же сходились бортники (пчеловоды) и звероловы, для продажи своих продуктов. Впоследствии, с принятием христианства, на этих местных сельских рынках, как привычных людских сборищах, прежде всего становились христианские храмы. При церквах хоронили покойников - отсюда происхождение погоста, как кладбища. Потом, всякую площадь, сад, палисадник, которые окружали церковь и имели могилы - и просто кладбища даже без церкви, стали называть „погостамы"; но встречая это слово в древних источниках, мы должны придавать ему совсем другое значение. И в самом деле, в старинных рукописях не всякое кладбище и не всякая площадь около церкви носит название погоста, а лишь некоторые. В Севске, например, как это видно из грамоты Михаила Федоровича знаменским попам, «торгом и погостом на посаде» называется нынешняя красная площадь, вне тогдашнего „города" - знаменской горы. При перечислении сельских церквей - Пьяновская часовня св. Николая (ныне с. Пьяново) числится под 1634 г., как находящаяся „на погосте Пьянском (Иванском)", и только в 1717 году здесь возникает церковь. По-видимому, это и были древние торжища. Что же касается севского погоста, то мнение это подкрепляется еще тем обстоятельством, что здесь исстари «бывала церковь Рославская Пятницы», как сказано в цитированной уже грамоте. Самое слово «Рославская» уже показывает на какое-то общение, существовавшее с городом Рославлем. Празднование дня Пятницы, связанное также с именем Параскевы Пятницы, в древней Руси происходило 12 раз в году, и эти дни назывались «временными пятницами», то есть особенно выдающимися, время от времени почитаемыми и сопровождаемыми большими торгами. И действительно, в Севске исстари существовали две больших ярмарки - «Десятая», в 10-ю пятницу по Пасхе, и «Временная», 28 октября, в день памяти с. Параскевы Пятницы.

Укроприколы: Название города Радогоща произошло от «Рады гожей (собрание вождей), по мнению Пясецкого. Но он же предлагает и другое курьезное толкование. Святослав Олегович заключил мир с Черниговскими князьями, при чем князья, вероятно сильно радовались этому, отчего город получил название Радощи, Конечно, такое предположение годно лишь для юмористического журнала. Радогощь расположен на реке Неруссе. Полагают, что название реки указывает на границу Московской Руси с нерусской (литовской) землей. Действительно, тогдашняя граница Государства Московского, как мы видим, совпадала с этой рекой. Думают также, что р. Общерица, впадающая в Неруссу под городом Дмитровском, получила это название потому, что была общей рекой для двух смежных государств, проходя по той и другой территории их.

Слободская Украйна в Лихолетье (1600-1613 г)

Благодаря сильному колонизационному притоку, вызванному, как мы только что видели, развитием производительных сил Московского государства, Комарицкая волость, к началу 17 века стала не только густо населенной, но и тревожно-настроенной областью. К тому же, в начале этого столетия Россию постиг неурожай, а здесь хлеба уродилось с достатком. Это обстоятельство еще более привлекло сюда пришлых людей, и брожение усилилось. В 1603 года Хлопка Косолапый с шайкой разбойников пошел отсюда на Москву, но был разбит, арестован и казнен. Всеобщее возбуждение на юге, передавшееся вскоре на севере, неустойчивость Московского престола, переходившего из рук в руки, вызвали к жизни самозванцев, из которых первый, знаменитый Григорий Отрепьев начал свою пропаганду именно из Комарицкой волости. Несмотря на бдительный пограничный надзор, подпольным путем, в мешках с хлебом, провозились сюда «подметные» грамоты из Польши, от имени самозванца. Наконец вспыхнул мятеж. Города, один за другим начали сдаваться самозванцу. Возбужденные севчане также схватили своих двух воевод и 24 ноября 1604 г. отвезли их скованными самозванцу в Новгород-Северск, в доказательство своей преданности ему. В декабре самозванец прибыл в Севск, где при колокольном звоне ему была сделана торжественная встреча. Народ восклицал: «Да живет царь Дмитрий Иванович!». Самозванец принял поднесенную ему хлеб-соль. Народная же молва сохранила воспоминание об этом событии в двух поговорках, где самозванец назван раком и поросенком, а Московский царь – курочкой:
1) Севчане рака с колоколами встречали; смотри-ка, брать, воевода ползет и шетинку в зубах волочет.
2) Севчане поросенка на насест сажали, приговаривали: «не убейся, не убейся – курочка на двух лапках, да держится». Относительно других городов Орловской губернии, также перешедших на сторону самозванца, ходит много поговорок, в которых местные жители называются «ворами», конечно, в смысле тогдашних политических преступников. Напр.: «Орел да Кромы – первые воры, в Елец всем ворам отец, а Карачев – на поддачу, а Ливны – всем ворам дивны, а Дмитровцы – не выдавцы». Упоминание Дмитровска, является, однако, анахронизмом, т.к. Дмитровска в то время не было и он начинает свое существование, как город, лишь с 1782 года. Указанные поговорки о Севске и других городах, как это видно из прибавления о Дмитровске и из самой тенденции, выраженной в них, далеко не в пользу самозванца, появились, по-видимому, в более позднее время – в конце 18 столетия. Название самозванца раком, пятившимся задом наперед – оборачиваясь, так образ, лицом к Польше, а спиной к встречавшим его севцам, или – поросенком, которого севцы не могли усадить на насест (Московский престол) даже с четырьмя лапками, тогда как их у курочки всего две, да и та держится, конечно, претендуют скомпрометировать севцев и унизить самозванца. Первые не могли заметить, очевидно только по глупости, неприличной позы встречаемого ими «воеводы» (намек на выданных севчанами самозванцу воевод), и, отдав преимущество четырем лапкам перед двумя, не заметили также и «поросячьего» облика самозванца. Нелестное название жителей Орлов. края «ворами» также, очевидно, дано со стороны, с целью подчеркнуть политическую «неблагонадежность». Возможно даже, что все эти поговорки полуофициозного происхождения, или, быть может, придуманы впоследствии севскими бурсаками, а не плод народного творчества, п.ч. среди простого народа память о самозванце, как о народном царе, еще долго теплилась даже после ужасных пыток и казней Борисовых палачей.
Весть о занятии Севска самозванцем долетела до Бориса. Из Москвы прибыли воеводы Мстиславский и Шуйский и, не доходя Севска, расположились с 70,000 войска около Добрыничей (ныне село Добрунь Севского уезда) Лжедмитрий же расположился не в самом городе, а в Чемлыжском острожке в 10 верстах к северо-западу от Севска (ныне село Чемлыж рядом с Добрунью). У Лжедмитрия было войска до 15,000 чел.; главную силу в его войске составляли запорожцы. Борисовы воеводы, вступив в волость, не знали, где и с какими силами расположился Лжедмитрий, хотя он находился от них всего в 8 верстах, к югу. Воеводы для сбора скота, овса, сена и хлеба послали по соседним селам и деревнями значительный отряд в 4, или даже 7 тысяч человек. Как только отряд отделился от главной силы, наблюдавший за ним Лжедмитрий сделал на него нападение, при чем годуновцы понесли тяжкое поражение. В стане воевод был пойман в это время один поляк, но от него ничего не узнали, даже после жестоких пыток, во время которых он умер. С досады мертвое тело пленника было повешено на высокой ели. Между тем, в стане Лжедмитрия шел военный совет. Поляки и русские, сторонники Лжедмитрия, отговаривали от решительного сражения и предлагали постепенно склонить войска воевод на свою сторону, использовав брожение среди них и недовольство их Борисом, который был татарского происхождения, но запорожские казаки стояли за немедленное выступление. Лжедмитрий видел, что у него сил несравненно меньше, чем у воевод, но в конце концов примкнул к мнению казаков, сказавши: «лучше и славнее встретить врагов в открытом поле и найти или смерть, или победу; последняя вероятна» и решил наступление. Жители Добрыничей, где стояла рать Борисовых воевод, вызвались сами зажечь свое село, но это было замечено, и поджигателей схватили и повесили. Затем начался бой, в котором Лжедмитрий на каром аргамаке, с обнаженным мечом в руке, скакал впереди всех. Сначала победа стала было склоняться на сторону Лжедмитрия, но когда раздался залп из 12,000 ружей московских стрельцов, запорожцы испугались и начали уходить с поля сражения, а их было до 8,000 человек. Дело Лжедмитрия было таким образом проиграно. Оставшаяся половина его войска смешалась и началось бегство; годуновцы преследовали бегущих на протяжении 8 верст, отняли 15 знамен, 13 пушек и многих взяли в плен. Под Лжедмитрием был застрелен конь и он едва спасся в Севск. В этом сражении у Лжедмитрия пало от 3 до 6 тысяч войск. Это было 21 января 1605 года. Известные сцены у Пушкина в его «Борисе Годунове» живописно передают ночь, проведенную самозванцем в Севске, смерть его любимого коня. Борис, узнавший о победе, прислал войскам щедрые награды (до 80,000 тогдашних рублей) и золотые монеты воеводам, которые тогда очень редки и давались только за особые заслуги, как ордена. Между тем, среди Борисовых воевод пошли споры из-за местничества; упоенные своей победой, в сущности легко им доставшейся, они, вместо того, чтобы преследовать самозванца дальше, занялись казнями жителей Добруни, Севска, Радогощи и вообще всей Комарицкой вол. за измену. Поднялись вопли и стоны, все обагрилось кровью; много комаричан было потоплено безжалостно в реке; деревья разукрасились повешенными за ноги и за головы; на колах корчились мужчины и женщины; палачи-воеводы жарили на сковородах младенцев и ради забавы расстреливали комаричан из луков и пищалей. Страшная картина! Она была, впрочем, обыкновенной в ту темную, страдную пору, которую переживала Россия. Недаром в народе зовут это время Лихолетьем
Не прошло однако и года, как Лжедмитрия не стало в Москве. Комаричане, как и жители всех других областей государства оказались подданными Шуйского, одного из тех воевод Бориса. Между тем, в пределах волости появился Болотников с отрядом в 12.000 человек, рассказывая всем, что он будто бы видел в Польше Дмитрия. К Болотникову пристали Комаричане, а за ними Трубчевск, Кромы, Орел и Елец, а когда он был пойман и казнен, в Комарицкую волость был прислан новый отряд из Москвы, состоящий из татар и мордвы, для наказания за новую измену. Память об усмирениях Комаричан в лихолетье и о их измене Борису, сохранилась в песне о Комарицком мужике:
«Ах ты, сукин сын, Комаринский мужик,
Не хотел ты свойму барину служить…»
В этой песне, под барином разумеется Борис Годунов; Комарицкая вол. была подарена ему Федором Ивановичем, как вотчина; поэтому комаричане, изменив Борису, провинилась перед ним, не только, как перед государем, но и как перед барином.
Но Комаричан не испугали никакие казни. Образ гуманного «Димитрия» еще долго жил среди них, народ не верил, что его нет уже более, и выдвинул из своей среды других самозванцев. Севчане опять радушно служили им своим имуществом и людьми. Лжедмитрий II, считая Севск своей собственностью, подарил его своему мнимому тестю Юрию Мнишек под именем «Комарска», но конечно не надолго.
Мне передавали, что у кого-то из местных жителей сохранилась картина, изображающая встречу самозванца в Севске, а также описание этой встречи, но найти этих интересных материалов мне не удалось
Поговорки сообщены мне Севским старожилом И. Т. Макухиным. Во время пребывания самозванца в Севске, по мнению А. Н. Шульгина, было реставрировано Севское знаменское городище. Народная молва приписывает самозванцу устройство городища около с. Толстодубова, к югу от Севска. Несколько лет тому назад в нем была найдена алебарда. Но то и другое мнение нам кажутся неосновательными, т.к. самозванец оперировал к северу от Севска, около Добруни и Чемлыжа. Передают, что село Бордаковка на юге Комарицкой волости была главным местопребыванием Болотникова

Стратегическое значение Севска и Комарицкой волости
в 17 и начале 18 столетий

В 17 веке Севск по-прежнеме остается пограничным городом Государства Московского. Со стороны степи Комарицкую волость продолжали время от времени тревожить татары. Даже во второй половине столетия они все еще не унимались, и годы 1645 и 1662 ознаменовались их набегами, во время которых все предавалось полному разгрому и сами жители уводились в плен. В начале же столетия, с запада Комарицкую вол. тревожат литовцы и поляки. Наконец в 1634 году Севск выносит целую осаду, а в 1664 году польский король опустошает чуть не всю Комарицкую волость. Вполне понятно, по этому, что Севск за это время приобретает важное стратегическое значение для Государства Московского, одно время так упорно отрицавшееся А. Н. Шульгиным (См. напр. Мин., 91). С юго-восточной стороны шла засека, которая должна была защищать от татар, на западе же волость граничила с Польшей. По Деулинскому перемирию (1618 г.) Севск остался за Москвой, тогда как Трубчевск и Новгород-Северск отошли к Польше. Граница проходила через юго-западную часть нынешнего Севск. у. [1]. Село Олешковичи, Севского уезда тольков 1641 году было уступлено Польшей России, как пограничное, на реке Тарт. Села Саранчино, Филиппово, Страчево, по рассказам, также принадлежали Польше.
«Засека», устроенная Иоанном III, на карте в «Ист. культ.» П. Н. Милюкова неверно от Путивля поворачивает на Трубчевск и Брянск, проходя западнее Севска, по границе оседлого населения в середине 16 веке. На самом же деле, она проходила несколько восточнее Севска, через восточную часть Комарицкой вол. (нынешний Дмитровский у. Орл. губ.), - от Путивля до устьев реки Уны, а в пределах Комарицкой волости приблизительно от реки Осмони на Брянцево (через нынешний Дмитровск), на Поповку и Водоцкое, по соображениям А. Н. Шульгина. Строилась она, обыкновенно, след. образом. На окраинах «засечных» или «заповедных» лесов рубились деревья и сваливались вершинами в сторону неприятеля, полосою сажень в 20 ширины. При пересечении таких завалов дорогами или реками, устраивались городища, или городки, с внутренним пространством 10 – 15 сажень в стороне, с проездными башнями на дорогах, с «надолбами» у рек и «крепостями» у бродов. Первыми назывались столбы, врытые в землю, высотою около аршина, с укрепленными поверх их горизонтальными брусьями. Броды портились вырытыми по дну их ямами и рвами, а также вбитыми под водою кольями. Все средства к укреплению назывались «крепостями». В промежутках между лесами насыпались валы со рвами и иногда с башнями. Засека охранялась «засечною стражею», под начальством «засечных голов». В Комарицкой волости, о-видимому, сохранились остатки засечных городищ у Водоцкого, на реки Водоч и Поповки на реке Локне. По сторонам последнего находятся валы, известные у местных жителей под названием «строгов». Очень возможно, что на этих валах были настоящие частоколы – «остроги».
Город Севск представлял из себя жалкую груду развалин после хозяйничания здесь московских воевод и, потом, литовцев. На другой после Деулинского перемирия, Михаил Федорович мог уже назначить сюда первого воеводу Козлова, который нашел Комарицкую волости в большом разорении: многие села совсем запустели, земли на обработывались и обратились в перелоги, «лесом поросли». Севский острог лежал в развалинах. И вот начинается постепенное возрождение Севска, заселение его военными людьми. В 1625 году здесь уже считалось до 500 человек. Жителей, в том числе 200 стрельцов, переведенных из Новгород-Северска, более 100 казаков, пушкари, затинщики, воротники, кузнецы и плотники и более 100 человек «людей без бою», т.е. семейства военных людей. Стрельцы, пушкари и казаки были наделены, как это видно из «Выписи с книг письма и меры Волынского» «пашнею, и перелогом, и дикою дубровою, и лесом около Севска в ближних и дальних местах». На случай опасности, вроде нашествия татар и литовцев, по указу 1630 г. в Севске должны были сходиться 225 человек жителей двух южных станов волости – Чемлыжского и Радонежского (Радогожского) – десятая доля с 2065 дворов, - из которых каждый комаричанин должен иметь по пищали, по рогатине, по топору, по 2 фунтов зелья (пороха) и по 1 фунту свинца. Эти, так назазываемые «даточные люди», должны были жить в городе, переменяясь через каждые 2 месяца «до больших вестей», а по «большим вестям» в город должны были стекаться крестьяне этих двух, ближайших к городу, станов, со своим имуществом и семействами. Жители же двух других – северных станов Брасовского и Глодневского должны были на тех же основания стекаться в Брянск. Вероятно поэтому, Брасовский стан назывался иногда Брянским. Таким образом, в 1633 году всяких людей в севском гарнизоне, с «даточными» доходило до 800 человек. Через два года севский гарнизон увеличился выведенными из «отдаточных» городов (т.е. уступленных Польше по Полянскому миру) еще на 100 человек, при чем в гарнизоне были также дети боярские – старобудцы и рославцы.
В то же время, запорожские казаки, избегая королевского суда за свои погромы, целыми толпами бежали в Севск и селились здесь слободами, а Московское правительство, заботясь о колонизации Северной украйны, не хотело выдавать их Польше. Берестейский игумен Афанасий, проезжая через Севск в 1638 году, пишет, что в день его приезда «с погрому людского великое множество запорожских казаков было». Пререкания между Россией и Польшей по поводу этих перебежчиков сопровождалось тщательным охранением границ с обеих сторон, т.к. в воздухе пахло войною. Этим объясняется появление со стороны Севска на литовском рубеже сторож, которые конечно играли важную роль в последующих оборонах при военных набегах.
Всех сторож было пять – Сосницкая (недалеко от реки Сосницы), Орлинская (межу Орлией слободкой и Быками), Берестовская (около села этого имени), Стародубская и Крастовская (Близ села Коростовки и Порубежного лога). На эти сторожи высылались по 2 человека «детей боярских» и по 2 казака, сменявшихся понедельно. На обязанности их лежало зоркое наблюдение за лежащею впереди местностью, постоянная связь с соседними сторожами. Места для сторож выбирались такие, с которых открывается наибольший кругозор к стороне набегов, чтобы они были укрыты от неприятеля, вне жилья и служили бы для обороны. Дежурившие на сторожах казаки с возвышенного места наблюдали, не появится ли где неприятель. Другие же наблюдали за этим, разъезжая на лошадях в окрестностях. Заметив приближение неприятеля, сторож давал знать об этом верховому, который во весь опор летел к следующей стороже, где, завидев скакавшего всадника, поступали также, пока весть не достигала города. Сторожа, оставшиеся на месте, продолжали выслеживать подробности о числе неприятельских войск, их направления и посылали вторых гонцов. Бывали случаи, что казаки делали спьяну ложную тревогу и потому-то на сторожи стали высылать благонадежных детей боярских (Орлов. календ. 1503 г. Ст. Переверзева «Из прошлого Орлов.края».
Со второй половины 17 столетия Московское правительство обратило большое внимание на Севске, как пограничный, стратегический пункт. Часть жителей Комарицкой вол. и между прочим бобыли, жившие на церковной земле д. Марицы, были обращены в драгун. Но это не помогало; драгуны были мало дисциплинированы и не приходили в Севске для отправления своих обязанностей. Но этому поводу севские воеводы в 1649 году писали царю: «И мы, холопи твои, велим дворянам и детям боярским комарицких драгун в Севск высылать; а комарицкие драгуны съезжаются оплошно и нам Комарицкой волости уберечь некем: конных и ратных людей с нами мало, и какое дурно учинится, нам бы в том в опале не быть». В виду такого положения дела, Москов. правительство стало присылать в Севск особые полки и назначало другого, полкового воеводу, а Севский воевода оставался осадным. Но и это мало помогало. Долговременная стоянка полков в Севске подавала повод многим ратным людям бежать. Но во всяком случае, с конца 17 века, во времена царей Петра и Иоанна Алексеевичей, правительницы Софьи и, впоследствии, при Петре на Севске обращается серьезное внимание. Он является с этих пор одним их трех главных центров военной обороны границы, говорит П. Н. Милюков; в то время, как Новгород – являлся таким центром со стороны Шведов, Белгород – со стороны Крыма, Севск предназначается охранять Литовско-Польский рубеж. В этих центрах правительство организует уже постоянные военные корпуса, т. наз. «полки» или «разряды». Чтобы не было затруднений в набор рекрут для этих корпусов, к каждому из этих городов приписываются значительные количества соседних городов, а чтобы было на что содержать корпуса, все доходы этих городов отдаются в распоряжение военного начальства каждого разряда. Таким образом, формируются три обширных округа, положивших начало трем полкам – новгородскому, белгородскому и севскому. В этих военных округах можно видеть зародыш будущего территориального деления России – зародыш настоящих областных учреждений – губерний.
Полки, призванные заменить старую дворянскую конницу, обучаются уже по новым правилам «драгунской и рейторской» службы. По грамоте Петра I, 1701 году севские рейторы Данило Сурыкин с 16 товарищами получили «для прокормления» земельный надел по берегу реки Сосницы и образовали здесь существующую до сих пор деревню Рейторовку, а из переписи 1701 года видно, что в самом Севске числилось 12 дворов рейторских, с 65 рейторами, трубачами и их семьями и кроме того упоминаются уже настоящие солдаты – «гарнизон», состоящий из 112 человек, двух капитанов и одного поручика. Солдаты получали жалование по 3 рубля в год и по полуосмине хлеба в месяц на человека. Кроме того «из севского магазина давано им государева хлебного жалованья: по полуосмине муки ржаной, да по фунту соли в месяц на чел., а годового жалования откуда на дачу им имати не определено». Переводя их трехрублевое жалованье на нынешнюю покупную цену рубля, будем иметь 30-50 рублей. Из той же переписи 1711 года видно, что на ряду с рейторами и солдатами в Севске сохранились также остатки и прежних пушкарей и полковых казаков, которые «живут в Севске дворами в разных слободах, также вблизи Севска на хуторах и служат с пашной земли», остатки стрельцов, «которые служили с денежного жалованья, а ныне им оной дачи не бывает». Наконец, здесь были поселены в это время и московские стрельцы за бунт – всех было 4500 человек с их семьями. Все население Севска с 1711 года равнялось 8336 человек, живущим в 2007 дворах. Такого количества населения не имел в то время ни один город нынешней Орловской губернии (в Орле насчитывалось 700 дворов). Кроме севского «гарнизона» и др. военных людей, подъячих было 555 человек (с семьями), начальных людей разных полков 140 человек, стародубских дворян 166 человек, посадских людей 830 человек, нищих 32 человек, бобылей и пришлых «гулящих» людей 128 человек, ямщиков 1542 человек, священно и церковно-служителей 122 человек. Таким образом, мы видим, что главный контингент горожан (более половины общего числа) составляли военные люди, как служащие теперь, так и бывшие раньше на службе, а теперь занимающиеся земледельческими промыслами, преимущественно в ближайших хуторах и слободах. Удержавшиеся названия окрестных селений напоминают нам о первоначальных своих поселенцах. Таковы села и слободы: Солдатская, Пушкарная, Стрелецкая и упомянутая уже деревня Рейторовка. Другие названия не удержались: Казачий хутор (1712 г.) – ныне урочище «Уличка» между Коростовкой и Марицким хутором, на левом берегу Марицы, Крестовская Пушкарная Слобода (1746 г.), называвшаяся также «Крастовкой» - ныне село Коростовка.
При перечислении военного населения Севска, мы упоминули Стрельцов, поселенных здесь за бунт. Это произошло при следующих обстоятельствах. Бунтовавшие в Москве стрелецкие полки, бывшие затем на юге во время турецкой войны, возвращались в 1683 году через Севск в Москву. Правительство тогда же решилось наиболее опасных задержать в Севске и для этого предписало Севскому воеводе, чтобы «как полк придет в Севск, то взяв у полковника ведомость, призвать к себе того полку добрых людей и, обнадежа их государскою милостью, спросить у них, которы в том полку стрельцы за прежния шатости негодны и от кого впред чаять дурна, и про кого они скажут, написать на роспись и по той росписи тех стрельцов оставить в Севску, а сказать, что им быть в Севску на время, до указу, а после отпустить к Москве без замотчания». Одновременно с этим, семейства оставленных в Севске стрельцов, было предписано выселить из Москвы в Севск на ямских подводах, но только другою дорогою, чтобы они не встретились с остальными стрельцами, пропущенными через Севск и возвращающимися в Москву. А когда семьи стрельцов прибудут в Севск, приказано было объявить им и самим, задержанным здесь стрельцам, что «указали они Великие Государи быть им в том городе на вьючном житье, а пожаловали они их Вел. Государи, велели им быть в Московских стрельцах по-прежнему и ни чем от Московских стрельцов отличаться не велели и денежное жалованье давать им сполна безо всяких вычетов, а на Москве им за многую мимошедшую шатость быть не мочно… Роздав им жалованье, на дворовое строенье деньги, сказывать им почасту и утверждать их и обнадеживать государскою милостью, чтобы они, видя к себе такое милостивое рассмотренье, не оскорблились и в том городе жили с радостью, покамест они в том городе совершенно на житье на устроятся и не обживутся… А как они в том городе устроятся, тамошним жителям от неприятельских приходов будет надежность и безопаство, а неприятелем страх и опасение, п.ч. во все крестности разнесется, что Украина не токмо тамошними ратными людьми, к осторожности строится, но и прибылыми с Москвы множится и станут их почитать за многия прибылыя рати. А что они за шатость в том городе построены, про то посторонним людям не ведомо». Далее следовало строгое предписание о наблюдении за поведением стрельцов, за их образом жизни и разговорами. Таким путем правительству Софии удалось обмануть московских стрельцов и населить в Севске целую Сухареву Стрелецкую Слободу, в которой по переписи 1711 года числилось 464 дворов. С 1510 душами стрельцов с их семьями. Другая часть стрельцов таким же путем была задержана в Курске. Нельзя не заметить, что план Софии был очень умный; одновременно она освобождала Москву от «опасных» людей и в то же время усиливала гарнизон украинских городов, давая почувствовать за рубежом, что в Москве не дремлют и готовы отразить всякое нападение.
Что же касается настоящего севского «гарнизона», то он был сформирован жившим в Севске любимцем Софии, Голициным, который прибыл сюда в 1680 году, выслеживал отсюда замыслы неприятелей и сыскал в разных городах беглых комарицких драгун, до 200 семей. Из добытой мною древней описи Севской крепости, произведенной в 1679-8 годах, по распоряжению Петра I видно, что она построена на месте старой, в 1674 – 5 годов, когда Голицина в Севске еще не было.
Примечания: один Большой лог за селом Коростовкой Севского уезда носит до сих пор название «Порубежного»
«Глинское ухожье» было подарено царем брянским попам и вер. потому в 1702 году село Глинское названо находящимся в Брянском стану.
Г-н Переверзев полагает, что сторожи бывшие в других уездах Орловской губернии, со стороны Севска не ставились, т.к. этот город был защищен с юга Рыльском, Путивлем и Новгород-Северском. Одно время и Шульгин отрицал существование сторож около Севска, на том основании, что их нет в расписаниях сторож, начиная с Иоанна III. Однако, указания Пясецкого о сторожах, подтверждаются нижеследующими соображениями и моими изысканиями: Сторожи защищали Севск не с юга, а с запада, со стороны Польского рубежа, а Новгород-Северск принадлежал одно время Польше, и следовательно, не мог защищать Севск с запада. Об Орлинской стороже я нашел свидетельство в грамоте Петра и Иоанна Алексеевичей о церковной земле в бассейне реки Марицы: «А межа той земли… да по Орлинскую сторожу». Сторожилы села Орлии рассказывали о существовании сторож: Орлинской, Берестовской и Страчевской. Под Страчевской сторожей, быть может разумелась Стародубская. Но не называлась ли Стародубской сторожей та, которая находилась под самим Севском, близ Пушкарской слободы, на склоне к берегу Марицы? Здесь видно много ям, как бы следов какого-то строения. Отсюда же открывается широкий кругозор. В самом Севске тогда жили стародубцы – дворяне. На левом берегу Сосницы, на склоне заметны такие же следы, как и близ Пушкарской слободы. Вероятно, здесь надо искать местонахождения Сосницкой сторожи. Кругозор отсюда также открывается хороший. Передают, что на месте нынешнего сада Моханькова находился дворец Голицина

Севская Крепость в конце 17 и начале 18 веков
Согласно старинной описи 1697 – 8 годов, Севская крепость делилась на следующие части:
1) Малый городок, или первый город и
2) большой или другой город, называющийся также острогом. Существовала и третья часть – Посад, или оболонье.
1. Малый, или первый город (Кремль, Детинец), возвышавшийся на самородном острове, омываемом со всех сторон водою, имел вид неправильного четырехугольника, с бастионами по углам, возвышавшимися от 7 до 10 сажень над уровнем воды в реке Севе. Бастионы были, очевидно, насыпные. На южной стороне этого земляного укрепления находилась восьмиугольная Пречистенская башня с проездными воротами на железных петлях и засовах. Над воротами висели образ Частоховския (вер. Ченстоховской) Бож. Матери, писанный на полотне «с летописью слица», т.е. с надписью на передней стороне. Башня была трехэтажная, крытая «тесовым шатром», с караульным чердаком, зубцами и подзорами. В нижнем и среднем этажах («мостах») стояли три «железных» (чугунных) и четыре медных пищали, Тульского литья, на деревянных колесах и «волоковых станках». Другая, шестиугольная башня была на юго-западном бастионе и называлась Наугольной, высотой в 9 сажень (Пречистенская – в 20 саж.). На ее этажах стояли также пищали. Верх был крыт тесом с зубцами и подзорами. Третья Марицкая башня, на северо-западном бастионе, восьмиугольная в 14 сажень высотой, с караульным чердаком, крытая тесовым шатром, с зубцами и прорезным крестом наверху. На «мостах» ее стояли пять пищалей. Четвертая башня на северо-восточном бастионе, против Севской мельницы, Глухая. Пятая, Глухая на том же бастионе, против реки Севы, четыреугольная, без кровли, с четырьмя пищалями. Все башни дубовые, «рублены в замок». Между башнями шли двойные, дубовые стены, в два бревна толщиной снаружи и в одно бревно – внутри, высотой до 2 сажень, мощеные на верху дубовыми досками, шириной в 1,5 сажени, с перилами и катками, крытые тесом. С внутренней стороны крепости на стены вели лестницы. Внизу, кругом горы с юга и запада шли «тарасы», т.е. деревянные «иструбы» (срубы), посыпанные внутри землей, а за ними были рвы, замощенные «дубовым бревеньем». В северной стене крепости были сделаны ворота на железных петлях, засовах и замках, выводившие на Марицкое болото. Недалеко была и вылазная калитка, сделанная под стеною. На этой же северной стене в раскате стояла одна «железная» и две медных пищали, в станках и на колесах. Под восточной стеной городка, близ юго-восточного бастиона был сделан тайник, длиной в 23 сажени, выводивший к реке Севе, над верхом крытый тесом. Среди городка была деревянная, теплая церковь Знамения, с трапезой. Здесь же были и другие строения – 22 житницы, 9 амбаров для оружия и полковых припасов, 5 погребов, из которых один каменный с железной дверью. Против тайника был сарай, выстроенный на земле для сбережения «от пожарного времени пушечных и всяких припасов» (очевидно, нечто вроде погреба). Здесь же был выкопан колодезь, глубиной в 10 сажень и стоял медный котел для воды на случай «пожарного времени». От Пречистенской башни шел мост, длиной 4 и шириной в 2 сажени к большому острогу. С обоих сторон этот мост был обнесен острогом, с калиткой. Мост был сделан «ретой», т.е. крытым сверху и с боков коридором и заканчивался решетчатыми воротами. Линия стен и башен в Малом Городке тянулось на 330 сажень. С северной стены городка, недалеко от мельницы и Марицкого Болота, на бугре, отрезанном рвом от материка городка, помещался «житенный двор», размером 60Х26 сажени, с 7 амбарами; он был окружен острогом и соединен с северными воротами городка мостом, под которым шла рубленная «рета» , высотою в 6 сажень, недоходившая немного до ворот городка, где заканчивалась с обоих сторон трех-саженным острогом.
Этот «земляной и рубленный казенный городок» был выстроен в таком виде на старой земляной «осыпи», т.е. на месте прежней крепости. Когда происходила опись, эта крепость начала уже разрушаться. На каждом шагу мы видим из описи, что «кровля, напр., огнила и опала», «караульный чердак ветром сорвало», «от дождевой воды Тарасы огнили и земля осыпалась и городовая стена осела и из пазов вышла». Самые осадные орудия были не лучше. Почти у всех пищалей деревянные станки и колеса «гнилы», «стали ветхи», или вовсе развалились. А про одну пищаль сказано, что она «к стрельбе опасна, потому что меж уш свищь». Мер к возобновлению городка не было принято, т.к. Севск перестали тревожить дикие набеги татар и поляков. Вероятно в начале следующего 18 столетия укрепления сами собою разрушились от ветхости, но огромный пожар, бывший в 1718 году в Севском остроге («другом» городе) по-видимому, не коснулся малого городка, п.ч. в 1720 году приехавшего в Севск фельдмаршала Меньшикова севский воевода встречал пушечною пальбою с «фортеции». Однако, пальба могла производиться просто с земляной насыпи, т.к. пищали стояли здесь до 1812 года, когда их взяли во время войны с Наполеоном и употребили в дело, т.ч. до наших дней не дошло ни одного из этих памятников севской крепости. Что же касается Севского гарнизона, то он был выведен отсюда Петром I еще во время Полтавской битвы.
2. Большой, или «другой» город (острог) соединялся мостом с малым, от Пречистенской башни. Этот второй город был обнесен большею частью остроконечным бревенчатым частоколом в 1-2 сажени высоты и потому назывался острогом. Но в некоторых местах были Тарасы и стены с примыкавшим к ним рвом. Начиная от моста Пречистенской башни шла стена до Наугольной, рубленой в 4 угла, в один этаж, высотой 6 сажень, с двумя пищалями. Затем шли внизу, по берегу Севы Тарасы, а на тарасах острог, с двумя калитками «против дома соборного попа Симеона» и Казачьей слободы. На восточном краю крепости, против Воскресенской (нынешней Вознесенской) церкви была Воскресенская башня с проездными воротами, четыреугольная, с караульным чердаком над шатром; от этой башни шел на 700 сажень в длину, упомянутый выше дерновой вал, вплоть до реки Марицы, с люнетами, или т. наз. «выводами» и тремя башнями. Первая из них, проездная, к Ямской слободе (название части города) с мостом на Тарасах, ставленых во рву, перед валом. Эта башня была шестиугольной, в 7 сажень высотой. Затем, почти на середине вала была главная, Стрелецкая восьмиугольная башня, примыкавшая к Троицкому монастырю, с проездными воротами, выводившими на большую Путивльскую дорогу. От башни шел через ров мост на Тарасах, в 6 сажень длиной. Около башни была караульная изба и на четырех столбах висел 28 пудовой колокол, присланный в 1690 году из Москвы. В него должны были бить набат, если бы с дозорного чердака сторожевой солдат заметил приближение неприятелей, но употребить в дело его уже не пришлось. Следующая шестиугольная башня против реки Марицы, недалеко от церкви Св. Николы Чудотворца, высотой в 2 сажени. От этой башни на север, по горе поставлен острог до озера (пруда), а потом в логу малая четыреугольная башня, без пушек, затем шла уже стена, и около Бункова двора, на горе, над Марицким озером возвышалась шестиугольная башня, с караульным чердаком, с двумя пищалями тульского литья; еще дальше стояла глухая башня с орудиями, из которых одна «железная» пищаль в 2 аршин длиной и в 26 пудов весом. От этой башни тянулась стена, вплоть до моста на Малый городок. В стене сделаны ворота, выводящие на мост и греблю через Марицу, а дальше, на Московскую дорогу. Весь большой острог имел в окружности более трех верст (1503 саж.) и имел вид овала или эллипсиса, большая ось которого шла от Воскресенской до Никольской церкви, а малая – от Успенской до Троицкого монастыря.
В настоящее время, от этого украшения, как и от первого города остались только земляные насыпи и вал. Самый же острог и башни частью, вероятно, уничтожены пожаром 1718 г., а частью разрушились от времени. Остатки вала хорошо заметны в настоящее время на огороде Троицкого монастыря, в саду господина Гаева и у берега Марицы. Видны и некоторые люнеты. Этот вал обозначен еще на плане 1779 года, хранящемся в Севской городской управе.
Внутри большого острога, в описи подробно рассмотрена тогдашняя Соборная Успенская церковь, построенная в 1683 году на месте старой, рядом с воеводским двором. В ней находились подвижные полковые иконы, присланные в Севский полк из Москвы – Успение «с слюдою, в разном киоте и Николай Чудотворец в створчатом серебряном киоте (складень), с каменьем». Эта последняя икона во время описи находилась в походе, в севском полку. Кроме иконы здесь были два Государевых знамени (стяги). Одно висело в церкви, а другое находилось также в полку, во время описи. Один из этих стягов, впоследствии в Знаменской церкви на малом городке и висел до последнего времени на внутренней, западной стене церкви, а потом перешел в собственность Москов. Историч. Музея. Размер этого знамени приблизительно, равняется 3,5Х4 аршина.
3. Третий городок – посад, или оболонье – южная часть нынешнего города, непосредственно примыкавшая к внутреннему дерновому валу и простиравшаяся до второго, нынешнего вала, называемого «земляным». В западной части оболонья оба вала соединялись тарасами во рву, а на «тарасах было сделано острогом». Во время описи, нынешний вал, названный «старым» уже не имел стратегического значения, т.к. обвалился и «ров заплыл от мочи и стал мелок и по теме развалянным местам ездят на лошадях с телегами». В настоящее время, этот второй вал также сохранился в некоторых местах и даже лучше первого; он тянется от Петропавловской церкви к Ярморочной площади, окружает последнюю и выходит к нынешней солдатской слободке и берегу реки Марицы. Здесь также сохранились люнеты: 1) у Солдатской слободки, недалеко от реки Марицы, 2) против нынешней кладбищенской церкви – очень сложные насыпи; 3) близ реки Севы, за нынешним садом земской больницы. У этой последней люнеты видны следы кирпичных построек и часто, как говорят, находятся человеческие кости и ядра. К югу от люнеты прежде было нечто вроде озера, образовавшегося у реки Севы. Весь третий «земляной» город имел вид треугольника с ломанными линиями сторон и основания. Верхушка от Воскресенской до Петропавловской церквей, стороны – внешний и внутренний валы и рвы.
Малый городок, в отличие от большого назывался еще казенным, потому что там находились только казенные строения для нужд осадного времени. Но и в большом городе сосредоточивались, главным образом, дома «служилых» людей. Здесь, как мы видели, находилась караульная изба, воеводский двор, дома духовенства, приказных людей для управления и ратных на случай осады. Дворы обывателей, находившиеся в незначительном числе в «остроге», назывались также «осадными» и приобретались на случай осады, в остальное же время стояли часто пустыми. Большой город делился на слободы. Так напр., часть его, около Воскресенской цер. называлась Казачьей слободой, вер. потому, что здесь сосредоточивались дома полковых казаков. Никольская церковь находилась в Наугородней слободе, вероятно получившей название от местоположения. Посад, или оболонье (земляной город) предназначался для жителей волости, стекавшихся во время осады в город. Если приятель брал оболонье, осажденные запирались в острог, если же и этот переходил в руки неприятелей, то оставалось последнее убежище, обыкновенно лучше всех остальных укрепленное – это малый городок.
Настоящее, по нашему понятию, городское население (т.е. торгово-промышленное) жило вне острога, в оболонье и на посадах, почему и называлось «посадским». Посады обыкновенно возникали позже главного города. Часть оболонья между Казанской и Воскресенской церквами назывались Ямской слободой, п.ч. здесь жили семьи ямщиков. Позже, на самой периферии города появляются другие слободы, иногда также называющиеся посадами. Кроме промышленников и ремесленников здесь жили также семьи стрельцов, пушкарей, казаков и др. военных людей. Из этих слобод известны – Новоселебная, примыкавшая к южному валу города; она образовалась в начале 18 века и назвалась еще Солдатской слободкой, п.ч. здесь были поселены солдатские полки. Уже самое название показывает о недавнем ее происхождении. Другая Солдатская слобода образовалась по правому берегу Марицы, за Никольской церковью. Стрелецкая Кобылья слобода (впоследствии Сухарева), Старческая (ныне слившаяся с Стрелецкой), Казачья и Пушкарная слободы занимали возвышенное место на левевом берегу Марицы, против малого и большого «городов». Ныне эта часть города носит название Замарицы. Она была окружена с востока Авиловым ручьем, ныне высохшим. В настоящее время Стрелецкой и Пушкарной слободы называются северная и западная периферии Замарицы. Была еще Посадная слобода у северо-восточного бастиона малого городка, близ севской мельницы, где ныне кожевенный завод. Но уже в описи севской крепости это место названо: «где поперед сего была Посадская слобода».

Нападения Татар, Поляков, Литовцев и Черкасс, воровские разбои и грабежи 17 века.
Весь 17 век представлял из себя печальную, почти сплошную картину военного погрома Комарицкой волости. Тогдашние севчане встречали и провожали каждый день, под страхом внезапно быть перебитыми, или захваченными в плен, для продажи в рабство. Там, где теперь раскинулись сонные села, окруженные полями и лугами, возвышались сторожевые курганы, на которых казаки и дети боярские наблюдали за тем, не поднимется ли пыль густым столбом, от приближающейся хищнической орды; скакавший всадник производил переполох на ближайших сторожах, служа знаком приближающегося бедствия. Бряцало оружие, горсть встревоженных горожан и служилых людей запиралась в остроге и ждала врага.
После хозяйничая Борисовых воевод и последующих карательных отрядов татар и мордвы, присылавшихся из Москвы для отомщения, Комарицкую волость опустошают Литовцы. Их предводитель Лисовский доходил вплоть до Карачева. Князь Пожарский вытеснил его оттуда, разбив под Орлом и заставив бежать через Комарицкую волость. Где он и умер. Это было в 1616 году. В этом же годе на волость нападали и другие отряды литовцев, доходя до Болхова. Только после Деулинского перемирия Севск, наконец, избавился от набегов и начал возрождался вместе с селениями волости из развалин. Однако в царствование Михаила Федоровича, во время второй Польской войны, в феврале 1634 года неприятельское войско, состоявшее из поляков, литовцев, запорожских казаков и немцев, под предводительством князя Иеремии Вишневецкого и пана Лукаша Желтовского, взяло Трубчев и подступило к Севску. Осада продолжалась три недели. В одном рукописном сказании «О граде Курске, яко бе из древних лет» неизвестный автор-современник такими скорбными выражениями рисует нам эти тяжелые дни осады: «приступающе жестокими приступы, со всеми огнестрельными, зажигательными хитростьми и подкопы, хотящее до основания разорити и всякого осадного народу многия тысячи душ, горькой смерти и расхищению предати». Действительно, огнестрельными орудиями неприятели произвели пожар в Севске, при чем сгорела церковь обновления храма Воскресения. Во время осады жители города и волости собрались около местного духовенства, которое во главе с архимандритом Леонидом, бежавшим сюда из Спасского монастыря, пели молебны перед образом Знамения. Неприятель, встретивший дружный отпор, 1 марта снял осаду и удалился к Курску. Севчане праздновали победу и видели в ней чудо от иконы Знамения.
Однако, радость севцев вскоре была омрачена начавшимися набегами татар. Крымские татары вторгались в Комарицкую волость, по-видимому по той дороге, которая носит название Свиной. Она проходила почти по восточной границы тогдашней Комарицкой волости. В 1637 году «выдоша из Крыму крымские царевичи со многими ордынцы, повествует автор той же рукописи, и в той нашей стране, в Комарицкой вол. и в иных многих местах многие села и деревни пожгоша». В 1645 году в Комарицкую волость снова ворвались татары со своими царями Калгой и Нурадином, предали ее опустошению, разгромили Литижский сторожек и дошли до Карачевских и Орловских мест, и прежде чем собрались их отразить войском, пришедшим из Москвы, ушли в свои степи с награбленным имуществом. В 1648 году татары просили Богдана Хмельницкого пропустить их в Комарицкую волость через казацкие города, но он лояльно ответил им: «Подите де в Комарицкую волость с своей стороны, а через де наши городы не ходите». Несколько позже, в 1662 году крымский хан снова воюет в Комарицкой волости. Отправившись грабить уезды Ливенский и Елецкий, хан послал на Севск сильный отряд под покровительством князя Ширинского, который разорил и пленил многих жителей. Высланный севским воеводою Куракиным, товарищ его Бутурлин, настиг татар и, разбивши их, отнял 20 000 пленных Комаричан, при чем был схвачен князь Ширинский, изменивший Москве и предавшийся татарам. Его торжественно отвез в Москву сотник Лопухин, где князь был отдан в застенок «за пристава» дворянину Деребину, где после одного из допросов «с пристрастием» умер. В 1668 году было новое нашествие крымских татар на волость. На этот раз, воевода Куракин сам выступил из обоза и дал бой. Крымцы были разбиты и многие из них попали в плен, а прочие бежали по дороге из Севска к Глухову; на этом пути их преследовал товарищ воеводы Дмитриев и, настигши верстах в 60 от Севска, нанес им новое поражение, при чем возвратил русских пленных и взял в плен 86 татар и том числе двух мурз. После этого события, татары собирались еще раз сделать набег на русскую границу, зимой 1687 года; поэтому Белгородское и Севское ополчения были приготовлены к походу на Крым. Севскую рать должен был вести окольничий Неплюев и думный дворянин Косагов. Но поход был неудачен, т.к. татары подожгли степь и тем остановили дальнейшее движение царского войска. Малороссийский гетман Самойлович, обвиненный в поджоге, был сослан с младшим сыном своим в Сибирь, а старшего его сына за «распространение неуместных речей» пытали в Севске и 1 ноября 1687 году казнили, как сообщает об этом шведский посланник фон Кохен. В 1689 году предпринят был второй поход. На этот раз русское войско дошло до Крыма, и Голицын заключил с ханом мир.
Кроме татар на Комарицкую вол. нападали еще черкассы, т.к. Севск был пограничным городом с Малороссией. Особенно они осмелели при гетмане Выговском, который открыто стал на сторону Польши. В 1658 году, в числе 200 человек они ночью 1 сентября напали на село Крупец, деревни Шалыгину, Старикову и Козину, многих побили и посекли, деревни же «повоевали и животы и статки побрали и стада отогнали, и многих в полон поймали, и били, и мучили».
Наконец, в начале 1664 году Комарицкую волость опустошал польский король Ян Казимир. Он стоял обозом в селе Юшине при ручье Стениче (ныне р. Стенега или Стенея), всего в 8 верстах от города. Здесь Московское правительство пыталось вести с ним переговоры о мире, но безуспешно. Алексей Михайлович, очевидно, очень недовольный этим самохвальным походом, в одной из своих грамот пишет, что поляки, «попав на брянские места повоевали пустое, паче чаянья мы обереглися, и хотели приходить войною же и в иные наши украинные городы и многохвалиться победы обещали всяко творить…, но после бою в Сомовской волости Карачевского уезда, из под Севска пошли на Новгород-Северск в городы княжества Литовского». Однако, из других грамот того времени и других записей видно, что король Казимир повоевал в Комарицкой вол. совсем не «пустое», а оставил следы своего пребывания не только на юге, но и на севере волости. Село Юшино, где он стоял обозом, по переписи 1711 года числилось еще «запустелыми»; не было ни одного двора, стояла одна.
Примечания: Свиная дорога проходит в 5 верстах от нынешнего села Столбища Дмитровского уезда. В стороне от села родник ключевой воды называется «Свиным» (малорос. свин=рус. звон). Передают, что название села произошло от столбов (кольев), которыми жители оборонялись от татар. До сих пор в селе показывают место становища татар и их кузниц. Священник о. Иван Лукьянов, проезжавший уже в 1711 г. через Кромы – соседний город (к северо-востоку) с Комарицкой волостью, видел в нем «набенки (кибитки?) кочевых татаров»