| |
... Потом мы пришли к Днепру. Краковский кастелян приказал увести прочь все паромы, поэтому мы оставались у Днепра несколько дней, пока не пришли к нам паромы. Благодаря Бога, мы переправились через Днепр благополучно. Только один товарищ, долго страдавший лихорадкой и горячкой, которому в этой болезни надоела жизнь, нарочно соскочил с парома и утонул. Переправившись через Днепр, мы шли через веселые леса и поля, через богатые луга; много было там вкусных ягод, понемногу мы добывали себе и продовольствие.
Миновав Орту, украинную крепость нашего государя-короля, мы пошли под Моравск, крепость Московскую. В пяти милях от Моравска рыцарство и гетман согласно приняли решение отправить вперед несколько полков казацких, и отправили Белешка, имевшего 2 000 казаков, затем Куцка и Швейковского.
Русские в Моравске, получив известие, что в их землю вступает царь с польским войском, с тревогой стали совещаться между собою и больше из страха, нежели по доброй воле отправили к царю послов с заявлением, что сдаются. Мы в строю пришли под эту крепость, и расположились лагерем, а царь и г. воевода въехали в крепость, приняли ее с вооружением и русские тогда же изъявили покорность и принесли присягу.
Вооружив крепость, мы отправились к Чернигову, лежащему в 18 милях от Моравска над тою же рекой Десной. Чернигов очень сильная крепость, и город этот хорошо вооружен пушками. Казаки, пришедшие впереди войска к Чернигову, подъезжали под крепость и город, и кричали, чтобы Черниговцы сдались царю Димитрию Ивановичу. Черниговцы не послушались этого, а напротив стали стрелять в казаков и много их перебили, но, узнав, что Моравск сдался, составили совещание и соглашались сдаться царевичу. Против этого восставал только воевода князь Иван 23, которого русские связали. Между тем, казаки пошли на приступ к городу и взяли его. Они желали до прихода войска разграбить его и обогатиться. Русские из Чернигова дали об этом знать [царю] и просили послать казакам приказ, чтобы не грабили города, так как мы, говорили они, сдаемся добровольно. Царь и войско сожалели об этом и царь отправил к казакам дворян и воинов своей роты, Станислава Боршу и г. Пржерадовского, но пока они прибыли, казаки уже разграбили город и опустошили все; перед домами стояли лишь пустые короли. На следующий день пришел к Чернигову царь с войском, которое было в строю, и, увидев злое дело казаков, послал в их лагерь объявить им сильный гнев и приказ возвратить взятое, в особенности одежду, в противном случай царь с войском пойдет на их. Казаки прислали к царю и к рыцарству посольство с просьбой [не делать этого] и объясняли, что у них много людей убитых и раненных [Черниговцами], что мы, говорили они, захватили город, желая услужить царю и боясь, чтобы русские не укрепились и не были нам сильнее. Царь на несколько дней удержался идти на них, приказав им все таки возвратить одежду. Они ее возвратили, хотя не всю, а царь с воеводой расположился лагерем тут же под Черниговым.
Тут рыцарство просило у царя денег, жалуясь на свою нужду в одежде и продовольствии. Царь взял из Черниговской крепости 10 000 злотых и разделил между рыцарством. Под Черниговым мы отдыхали неделю.
Оттуда мы двинулись под Новгородок [Северский], отстоящий от Чернигова в 36 милях и шли все лесами.
Казаки, придя к Новгороду (Северскому), лежащему над тою же рекой Десной, хотели идти на приступ, но боялись подвергнуться от царя такой же беде, как под Черниговым, а между тем [пока они думали], начальник крепости Басманов сжег город и заперся в крепости. Потом пришел с войском в строю царь и послал к крепости для переговоров несколько человек, а именно: Матвея Домарацкого, Станислава Боршу, Бялоскорского, старосту Острскаго и других, а также нескольких русских из Моравска; но русские в Новгороде не хотели вступать в переговоры, напротив сильно стреляли в наших и кричали: “а блядины сыны, вы с вором приехали на наши деньги”.
Когда войско расположилось лагерем над рекой Десной, от крепости в четверти мили или даже и ровно в мили, то сейчас приказано было рыть вблизи крепости шанцы и плести корзины. Поставив там 8 небольших полевых орудий и 6 смиговниц на колесах и винтах, стали стрелять в крепость, пробуя, не пожелают ли русские сдаться. В то время и наши гусары в качестве охотников сошли с коней и ходили на приступ, а остальные роты стояли в поле. Русские своими выстрелами два раза отражали наших от крепости. Ночью мы сделали деревянные башни на санях, стали двигать их перед собою и таким образом тихо пошли в третий раз к крепости. При этом 300 человек шли с приметом, т.е. с соломой и хворостом с намерением зажечь их вокруг крепости. Подойдя к крепости, они бросали хворост в крепостной ров. Русские заметили это, стали стрелять из пушек и нанесли нашим не малый вред. Приступ этот продолжался с вечера до рассвета. Наши видя, что без сильных пушек, которыми бы можно было пробить стену крепости, не было никакой возможности взять крепость, отступили с немалою потерею. Царевич был очень печален, он почти падал в обморок с печали, роптал на свое несчастие и на поляков и говорил: “я имел о поляках лучшее мнение, а теперь вижу, что они такие же люди, как и другие”. Те из рыцарства, которые были при царевиче, крикнули: “не порочь нашей доброй славы, потому что все народы знают, что нам не диковина брать приступом сильные крепости. Хотя мы не обязаны ходить на приступы, но, оберегая славу наших предков, мы до сих пор не отказывались от этого и теперь не отказываемся, — прикажи только пробить дыру. Когда нам придется встретиться с этим неприятелем в открытом поле, тогда вы, милостивый царь, увидите польскую доблесть, которой теперь не можете понимать”. В скором времени царевич действительно насмотрелся на доблесть наших поляков и после того уже иначе об них думал. Потом дошло до того, что наши сомневались в его справедливости. На следующий день, благодаря всевышнего Бога, пришло приятное известие, что идут послы из города Путивля, отстоящего от Новгорода в 15 милях, с объявлением, что Путивляне поддаются. По дивному устроению божью это случилось таким образом: русские царские алебардники, прибывшее с царем еще из Самбора, поехали под Путивль за продовольствием. Русские из Путивля поймали их и спрашивали: “что вы за люди”? Они дали им такой ответ: “мы ваши братья, идем в отечество с природным нашим государем Дмитрием Ивановичем”. Не доверяя им, русские из Путивля хотели подвергнуть их пытке, но те сказали им: “наша жизнь в ваших, руках; вы можете делать с нами, что вам угодно, но мы не можем сказать вам ничего другого, кроме того, что знаем и что наверное узнали, т.е. что он истинный наследник, и советуем и вам ударить ему челом”, Путивляне, подумав хорошо об этом и посоветовавшись между собою, повязали своих воевод и привели их в лагерь под Новгородок. Царевич и все рыцарство не мало были этим обрадованы, тем более, что после того сейчас же на третий или четвертый день сдалось несколько крепостей, как то: Рыльск, Камарынская волость.
После того привезли из Путивля 5 осадных орудий и 6 меньших, ввели их в шанцы, для которых выбрали лучшее место, стали из них сильно стрелять и в первый день убили ими в крепости до 60 человек, потому что ядра пролетали насквозь. Из этих орудий стреляли день и ночь в течение недели.
Потом пришло к нам известие, что для отражения нас идет очень большое Борисово войско, которого было, говорили, до 200 000. Благодаря Богу, наши этого не убоялись, а с разных рот собрались на рекогносцировку охотники и, избрав себе старших и вождей, отправились к Борисову войску с хорошими русскими проводниками. Русские из Борисова войска тоже отправили на рекогносцировку несколько тысяч татар. Наших было не больше 800. С татарами мы неожиданно сошлись ночью и дали им битву. Благодаря Богу, они подались назад, мы загнали их в болото и многие из них потонули. Мы взяли много пленных, — несколько десятков, которые во время пытки дали нам надлежащие сведения о своем войске и объявили, что оно очень велико.
Через неделю после того, ночью пришло на нас, под Новгородок Борисово войско, почти к самому лагерю, так что наша стража отступила к лагерю, давая знать, что наступает громадное войско. [Сендомирский] воевода, как гетман, послал свежую стражу и приказали стеречь неприятеля, пока, Бог дает, не настанет день. На утро наше войско, призвав на помощь Бога, затрубив тихо в мундштук, вышло в поле. Русские мужественно стали; оба войска приглядывались одно к другому и выпускали наездников. Басманов, между тем, стал стрелять в нас из крепости и делать часто вылазки. Поэтому наши отрядили несколько сот казаков и приказали им наблюдать за русскими в Новгороде. Казаки несколько раз вгоняли их в самую крепость, рубя саблями. Между тем, наступил вечер, потому что весь тот день прошел в переговорах царевича с русскими, потому царевич и не давал им сражения. Уже на следующий день, когда переговоры не устранили битвы, громадное Московское войско пришло к самому нашему лагерю. Наши были готовы и в строю вышли из лагеря. Наши, выстроив войско, как находили лучше, приказали ударить роте г. Неборского, состоявшей из 200 копей. Неборский хорошо ударил на них, однако русские отразили его. Он отвел роту, устроил ее и с двумя другими ротами Крушины и Былинского, скочил снова на русских! Дворжицкий своею пятигорскою ротою тоже мужественно ударил, так что [все] они почти смешали русских. Затем скочили две гусарские роты, — Саноцкого старосты и г. Фредра, а третья — г. Щуки хорошо подкрепляла их. Когда же ударила четвертая — царская рота, состоявшая из 200 копий, то оказала большую услугу, потому что сейчас же стало отступать то громадное Московское войско. Оставались еще у нас вспомогательные роты, которые не вступали в битву, потому что не было нужды. Борисовы стрельцы, которые в числе нескольких тысяч засели в долине, не сразу были замечены нами. На них приведена была паша пехота, которая, при Божьей помощи, всех их разгромила. И так, при Божьей помощи, овладели мы полем битвы и одержали победу, а Борисово войско отступило от нас за две мили и в лесу окружило себя засеками и рвами. В то время наши отняли у русских золотое, очень дорогое знамя, которое было знаменем для всего войска.
На следующий день, по христианскому обычаю, хоронили тела убитых русских. На месте битвы сделано было три огромных могилы и в них кидали русских, которых могло быть до 600. Когда царь ездил между трупами и видел такое множество убитых его людей, то сильно сожалел и плакал. Поляков убитых, в особенности знатнейших, было не больше 20. Их хоронили с великими почестями подле церкви, которая была в середине лагеря. Из простых наших людей погибло до 100, которых похоронили в малой могиле, не далеко от русских могил. Между русскими трупами нашли тогда Мстиславского, сильно изрубленного.
После этого первого сражения наше рыцарство грустило, что пришлось терпеть великую нужду ему самому и его прислуге; некоторых же из них, надобно думать, приводил к этому страх — т.е. они боялись, что их ожидает еще большая беда. Они стали требовать у царя денег и объявили: “если не дашь денег, то сейчас идем назад в Польшу”. Царевич очень просил их, чтобы потерпели и сейчас же, не медля, добивали неприятеля, который очень напуган и встревожен. Рыцарство не дало ему сказать и слова об этом, а напротив кричало: “идем в Польшу, если не дашь денег”. Царевич, видя, что дело плохо, совещался, что делать, так как, надобно думать, он не имел столько денег, чтобы всем раздать, Товарищи из роты г. Фредра стали тайно говорить ему: “дай лишь, наша царская милость, деньги нам, так чтобы другие роты об этом не знали; другие роты на нас смотрят, и если мы останемся, то и все останутся”. Обманутый таким образом, 6едный царевич дал им ночью деньги. Другие роты, узнав об этом, оскорбились, что царевич дал деньги одной роте, а другим ничего не дал, и взбунтовались. Г. воевода тоже двинулся из обоза от царевича, указывая на свое нездоровье и на то, что ему нужно быть на сейме, а за ним пошла и большая часть рыцарства. Царевич в это время был очень печален и озабочен, потому что тогда он испытал от рыцарства разные огорчения; оно отняло у него знамя, сорвало с него даже соболью феразь, которую уже русские выкупили за 300 злотых; притом некоторые употребляли позорные слова. Так один сказал: “ей, ей, ты будешь на коле”, за что царевич дал ему в зубы. Потом несчастный ходил от роты к роте, просил именем Христа, падал ниц и упрашивал не уезжать. Рыцарство никаким образом не соглашалось остаться, оставались лишь охотники, по несколько человек из роты, так что при царевиче осталось польских людей всего не больше 1500.
Войско, ушедшее с г. воеводой в Польшу, идя по степям, терпело великую нужду, голод, холод — само и его лошади, и одни укоряли других, что были причиною удаления, потому что ушедшие терпели больше неудобств, нежели оставшиеся при царевиче.
После отъезда г. воеводы и рыцарства с ним, пришли [к царевичу] запорожские казаки в числе 12 000, которым давно он послал было знамя. Они имели больше 10 малых пушек. Царевич очень был рад казакам, и был высокого мнения об их мужестве, потому что это было огромное войско. С ними и с небольшим числом Поляков он пошел дальше в Московскую землю, в Камаринскую волость. Там рыцарство оставалось в течении двух недель и хорошо отдохнуло после великих неудобств. Не желая, однако, оставаться в бездействии и зная, что идет русское войско, оно посылало разъезды на расстоянии 8 миль. Прежде чем это войско двинулось из-под Новгородка в Камаринскую волость, Рыльщане прислали к царевичу послов с просьбой прислать им в Рыльск поляка — человека надежного, которому царевич доверят. Царевич признал это делом справедливым и нужным, и немедленно отправил своего дворянина и в то время ротмистра, Станислава Боршу и приказал ему осмотреть крепость, снабдить ее продовольствием и другими нужными вещами и по его приказу возвратиться назад. Борша, взяв знамя, собрал 200 товарищей. Войско Бориса, когда узнало об отъезде г. воеводы и столь многих из товарищества, очень расхрабрилось против нас и придвинулось к нам на расстояние 6 миль от нас. Царевич советовался, что делать, в особенности с казаками, потому что в них полагал всю надежду. Гетман и полковники советовали не дожидаться русских, а идти на них немедленно. Некоторые поляки не соглашались с этим, а советовали ожидать их, выбрав место удобное для сражения, и не торопиться начинать битвы, а больше заводить с ними переговоры и разведывать. В последствии все убедились, что это был действительно хороший совет, сами русские потом говорили: “мы готовы были мирно кончить дело, так как видели, что у вас огромное войско”. Но казаки упорно держались своего мнения и советовали непременно идти на русских. Царевич послушался их совета и со всем своим войском двинулся из-под Севска, назначив гетманом бывшего до того времени полковником, поляка Адама Дворжицкого. Наши пришли почти к самому неприятельскому лагерю. Московское войско, которого было на 30 000 больше, чем под Новгородком, было готово и ожидало нас. Оно было под начальством двоюродного брата Годунова — Семена [?] Годунова и двоих братьев Шуйских.
Поляки, выстроившись хорошо, двинулись далее к левому крылу Московского войска, а правое крыло взяли себе казаки. Поляки выстроили 7 рот воинов с копьями, перемешав их с пятигорцами в один отряд, и в подкрепление им оставили 200 Гусар под начальством г. Бялоскорского. Призвав затем на помощь Бога, пошли в бой роты: гетмана Дворжицкого, Станислава Борши, г. Вербицкого, г. Крушины, г. Билинского, г. Тышкевича и г. Микулинского. Они так храбро ударили, что вогнали русских в лагерь, где попали на очень сильные выстрелы, которые русские пустили в нас, как град, но по милости Божьей, выстрелы эти не очень вредили, потому что перелетали. Дым от этих выстрелов пошел на казаков, державших правое крыло. Они, ни разу не ударив на русских, все побежали назад перед этим дымом. Поляки, в дыму не видя, что делается с казаками, и, полагая, что они бьются с русскими так же, как и они, тем сильнее налегали на русских, как вдруг прибежало несколько поляков и дали знать, что казаки уже бежали. Итак, мы отступали, защищаясь, выстраиваясь и отражая русских. Впрочем, казацкая пехота, бывшая при орудиях, хорошо держалась против русских, но мы не могли устоять против столь великого войска и отступали назад, надеясь, что казаки вернутся. Мы никак не могли спасти вышеупомянутой пехоты; русские ее разгромили и взяли орудия. Мы пустились за казаками, кто из нас имел сменного коня, просили их и убеждали, чтобы не подвергали себя такому бесславию; но они, не обращая на это внимания, позорно бежали в разные стороны. Царевич изрубил их несколько, возвращая их назад с некоторыми поляками. Таким образом, мы за казаками шли до самого Рыльска, 18 миль, не кормя лошадей, и уже придя в Рыльск, отдохнули два дня.
Из Рыльска мы двинулись к границам Польши, к Путивлю, в 12 милях от Рыльска, а войско Бориса шло за нами и надеялось застать нас в Рыльске. В Рыльск оно пришло на следующий день после нас и там расположилось лагерем. Русские сейчас же приказали плести корзины и рыть шанцы. Подрывшись к городу и поставив в шанцы пушки, сильно стали стрелять в Рыльск. Рыльщане тоже сильно защищались, получив от царевича уверение, что он пришлет им для защиты войско. И действительно, он послал 2 000 русских и 600 поляков, которые ночью так хитро вошли в город, что русские их не заметили. Заметили они их уже тогда, когда те вошли. Царевич уверил Рыльщане, что в самом непродолжительном времени прибудет с немалым польским войском выручать их. Когда войско Годунова, об этом узнало, то сильно встревожилось; но мы еще больше их встревожились, боясь, как бы они не пришли к нам, потому что нас было очень не много. После вышеозначенной битвы под Севским весьма многие, не сказав ничего, ушли было в Польшу, [или лучше сказать] ушли было почти все, но царевич стал просить Ермолая Бялоскорского и Станислава Боршу, чтобы они отправились за ними и просили их, ради Бога, возвратиться. По милости Божьей, многие из ушедших послушались их увещеваний и возвратились, а ушли в Польшу, что-то очень не многие. Возвратившись назад в Путивль, мы вновь устроили товарищей по харугвям, так как они было перемешались, устроили по-прежнему роты, назначили ротмистров; пришлось больше всего делать древок, так как в них был недостаток, у рыцарства, потому что одни в сражении переломали их, а другие побросали, когда уходили [в Польшу]. Потом мы распустили слух, что к нам на помощь идет большое польское войско и, главное, идет польный гетман Жолкевский, хотя на деле не было ничего подобного.
Русские из войска Бориса, поймали одного русского из Путивля и спрашивали его, что думает делать царевич со своим войском. Тот дал им такой ответ касательно того, что в Путивле намеревались делать, — он сказал, что к полякам на помощь идет большое войско. Они поверили этому, очень встревожились, выступили из лагеря из-под Рыльска и, почти убегая, отодвинулись от нас почти на 40 миль от Рыльска, к Кромам, что нас весьма обрадовало.
Потом царевич послал на помощь Кромянам 4 000 войска, состоявшего из Донских казаков и из русских. Это войско также незаметно вошло в город. Русские заметили, когда уже последние из них вступали в город. Русские с ними тогда стали биться и бились, пока последние из наших не ворвались в город. Когда наши, таким образом, пришли на помощь в Кромы, то войско Борисово стало страшно стрелять из пушек и больших мортир, так что сожгло крепость. Но жители Кром все-таки храбро защищались. [Борисово] войско 7 или 8 недель стояло под Кромами и добывало их большими силами.
В Путивль часто приходили известия, что Кромяне добыты силою. [393] Эти известия производили у нас большое смятение: в городе сильно нарекали на нас; женщины оплакивали мужей и сыновой. Мы были в большой опасности, боясь, как бы Путивляне, не пожелали прислужиться Борису и не изменили нам. Затем пришло 500 стрельцов из Борисгорода и Царьгорода и передались царю. Они были в красной одежде, потому что служили у самого Бориса.
Затем пришло несомненное и очень нам приятное известие о смерти Бориса. Жена Бориса быстро прислала в войска под Кромы приказание присягать ее сыну Феодору. Весьма многие принесли присягу, но при этом произошло большое волнение. Мы, имея обо всем надлежащее известия и не дождавшись из Польши на помощь ни одного человека, пошли с царевичем против того [русского] войска, хотя у нас войска было только 200 копейников и русских около 10 000.
Выступив из Путивля, мы отправили вперед три роты поляков под начальством г. Запорского и несколько тысяч русских. Когда мы были уже недалеко от Кром, то г. Запорский употребил такую хитрость: он написал Кромянам по-русски письмо такого содержания: “извещаю вас, что идем к вам на помощь с сильным польским войском”. С этим письмом он отправил одного русского из деревни Бориса Бильзоны, которому показал несколько рот и, дав рубль, поручил ему доставить это письмо горожанам Кром. Этого посланца поймали русские из войска Бориса, привели в лагерь, взяли письмо, адресованное Кромянам и, когда прочитали его, то сильно встревожились. В то же время прибежали в лагерь разбитые Запорским Татары, бывшие в сторожевом отряде, и сказали, что идет очень большое войско, так как наши тогда выходили из лесу и показались Татарам большим войском. Татары немало встревожили русских, так как их известие согласовалось с письмом, которое г. Запорский нарочно отправил с тем, чтобы его перехватили. Под влиянием страха русские отправили к г. Запорскому послов, которые объявили: “мы хотим ударить челом Димитрию Ивановичу и все войско сейчас будет целовать ему крест.” Об этом г. Запорский сейчас же дал знать царевичу, да и русские сами сейчас прибежали, говоря: “большое войско бьет тебе челом, а изменников твоих мы перевязали”. Все это очень обрадовало царя и всех нас, так как мы с ним были [396] тогда в большой опасности. Тогда приехали к царю князь Зальчин (Голицын?), бывший одним из гетманов, и несколько сот других русских, и объявили царю: “все войско и вся земля покорны тебе”. На страже была тогда рота г. Борши, которому и прислал это известие его поручик. Мы с царевичем были уже тогда в пути; мы отправились далее к столице, а к тому войску [русскому] царевич послал сказать, чтобы оно разъезжалось по домам, потому что оно было утомлено; только главнейший части войска он приказал ожидать его под крепостью Орлом. Затем мы с царевичем прибыли к Орлу. Там на встречу к нему выехало, как говорили, 80 000 русского войска, и таким-то образом мы, при божьей помощи, счастливо вели царевича к столице. Однако царевич, не доверяя тому войску, приказал ставить его в полумили от себя, а иногда в расстоянии мили, а около царевича, при остановках и в пути до самой столицы, были мы — Поляки. Ночью мы ставили караул по 100 человек.
Когда мы были под Серпуховом — в 16 милях от Москвы, то разбиты были в виде крепости шатры, присланные царевичу из Москвы. Эти шатры были очень дорогие и большие. Было четверо ворот, были башни. Казалось, что это каменная крепость. Комнаты были убраны очень дорого; [стены] чудно вышиты были золотом; в особенности, хороша была столовая, в которой царь угощал нас и бояр; в ней сидело до 500 человек. Угощение было очень обильное, потому что из Москвы приехали повара со всем нужным, и другие чиновники и ключники. Вывели 200 лошадей, которых на царской конюшне стоит всегда до 600; привезли также нисколько карет с очень красивыми пешеходами (?). Таким-то образом мы шли к Москве, и каждый день царя встречали бояре и подносили ему подарки — соболей, серебро, золото.
При Божьей помощи, мы вступили в столицу в прекрасную погоду. Очень много народу поместилось на крышах домов и он присматривался к полякам. Мы ввели царя в самую крепость во дворе — стояли мы в строю со знаменами у дворца, пока царь не сошел с коня и не ушел во дворец. Помещение назначили всем нашим хоругвям в одном посольском дворе, в котором нам было очень тесно; впрочем, после, понемногу иные по своей воле перешли в другие помещения.
Венчаться на царство царь не хотел до приезда матери, которая тогда еще была в дороге [на пути к Москве]. Царь дожидался ее 4 недели. В это время Шуйские — знатные люди русские — задумали ночью зажечь [Москву] и учинить над царем и над нами предательство; но мы вовремя узнали об этом, и царь приказал их арестовать и вывести на площадь [для казни]. По ходатайству, однако, некоторых сенаторов им дарована жизнь и они были отосланы куда-то далеко от Москвы, а теперь они уже опять возвращены и опять в милости у царя.
Венчание на царство совершено через несколько дней после приезда матери царя, на встречу которой он с поляками вышел из экипажа и шел пешком полмили, а когда она ехала через Москву, то он шел подле кареты.
Вскоре после венчания на царство произошел между русскими и поляками великий раздор по следующему поводу: русские за маловажную вину приказали палачам бить польского шляхтича Липского, нашего товарища, водя его по своему обычаю по улицам. Наши, увидев это, кинулись на них. В этой свалке многие легли на месте и очень многие были ранены. Царь очень рассердился и послал к полякам приказание выдать виновных. В противном случае, прикажу, велел он сказать, принести пушки и снести нас с двором до основания, не щадя даже самых малых детей”. Поляки на это дали такой ответ: “так вот какая ожидает нас награда за наши кровавые труды, которые мы взяли на себя для царя? Мы не боимся [объявленной нам угрозы]. Пусть мы будем мучениками; но об этом будут знать его королевское величество — наш государь и наши братья; а между тем, мы желаем погибнуть, как прилично рыцарству, и пока умрем, натворим много зла”. Рыцарство тогда приняло такое решение: оно хотело кинуться на русских, которых было несколько десятков тысяч и звать священника исповедовать его. Об этом решении рыцарства дали знать царю; он очень дивился его храбрости и вторично послал к нему сказать, чтобы не отказывалось выдать виновных и уверял, что этим виновным ничего дурного не сделают, но пусть окажут повиновение для того, чтобы успокоить русских. Рыцарство, получив от царя такое уверение, выдало троих с тем условием, чтобы они не были наказываемы, “потому что, говорили, они не виноваты; мы все били в свалке, а выдали их единственно в угоду царю”. Выданы были: из роты Станислава Борши товарищ Павел Дерзбицкий, из роты г. Вербицкого — Щигельский, из роты г. Богухвала — Шелиборский, которых царь обещал нам отдать невредимыми. Но они были в большом страхе, потому что их посадили в башню, в которой нельзя было не опасаться за себя: внутри ее, около стен были узкие лавки, а ниже их разные крюки, косы, железные прутья. Если бы кто из них задремал, то заплатил бы за это жизнью. Если бы их дольше держали, то они уже собирались спуститься вниз; но их держали там только день и ночь.
Ротмистры, вводившие царя в столицу, были следующие: гетман Дворжицкий, Станислав Борша, г. Иваницкий, г. Бялоскорский, г. Вербицкий, г. Запорский, г. Богухвал.
Эту Московскую историю записал в 1606 г. ротмистр и дворянин великого царя Московского, Димитрия Ивановича, Станислав Борша.
Перевод хороший с маленьким упущением: Не "б... сыны", а блядины дети (литературное выражение)
Т.е. дети обмана. Понятно, "отец обмана, лжи - сатана". Под чьим управлением и живём. |
 |
Просмотрено: 895 раз
