| |
С наступлением весны 1617 года Владислав изготовился к походу… Вельможи на перерыв старались показать свое расположение к Владиславу, и сопровождали его до Люблина: … воевода русский (Галицкий) Иван Даниилович… Здесь кстати подоспели письма от литовских вельмож, особенно от канцлера Льва Сапеги, который советовал послать войско к польскому гетману, а с остальным спешить в Московию; того же мнения был и главный начальник Владиславова войска Ходкевич, с тем чтобы королевич оставил при себе несколько русских дворян, перешедших к Владиславу.
В Могилеве Выборные держали совет; они положили попытаться склонить русских средствами кротости; для этого отправили королевского секретаря Ивана Рыдзицкого в столицу с грамотой к боярам и всем чинам. В грамоте было сказано, что великий князь Владислав идет на царство, на которое избрал его добровольной русский народ, и в верности принес присягу; что теперь русские должны остерегаться, чтобы не запятнать себя постыднейшим вероломством, и тем не навлечь на себя наказания от Бога, который отмстить за ужасное преступление; поэтому должны принять своего князя и государя, который приходить к своим подданным с миром, и назначить место и время для совещаний о предметах, подлежащих решению.
Гетман Ходкевич весьма благоразумно подал голос, что королевичу, прежде всего, нужен Дорогобуж; эта первая крепость будет опытом судьбы Владислава; Дорогобужем очень дорожат русские, и мать Михаила, по юности сына, принимающая участие в правлении, опасаясь потерять этот важный пункт, прислала туда из столицы двести дворян, а чтобы иметь поручительство в их верности, жен их оставила аманатами; сверх того в Дорогобуж введено много стрельцов, которым за верную службу и мужество обещаны щедрые награды — права дворянства. Притом, снять осаду стыдно, и с таким сильным войском, когда уже всюду пронесся слух о прибытии самого королевича, нельзя отчаиваться в успехе: осажденные или разделятся на партии, или, если решатся переведаться оружием, должны быть разбиты. Тут королевич покажет пример и милости и страха прочим крепостям русским.
Владислав прибыл к Дорогобужу; неприятель, устрашенный слухом, что идет сам королевич, против ожидания сдал крепость. Там начальствовали два воеводы Иван Ададуров и Федор Семенов. Вместе с Ходкевичсм, которого просили быть ходатаем за них пред королевичем, они вышли из города в сопровождении почти тысячи дворян, стрельцов и прочих воинов; за ними следовало духовенство с крестами и иконами, а наконец толпа народа с хлебом и солью в знак приветствия и покорности. У палатки сидел Владислав на возвышенном седалище, окруженные придворными, полковниками, ротмистрами и телохранителями; он принимал покорившихся, и целовал кресты, принесенные священниками. Воеводы, повергши к ногам королевича знамена, пали на землю, и умоляли о пощаде, обещаясь загладить свои преступления верной службою. От имени королевича отвечал канцлер великого княжества литовского Лев Сапега, что милостивейший князь дарит им жизнь, и прощает их безмерное преступление (!!!); теперь их обязанность заслужить милость великого князя повиновением и постоянною верностью; если кого из дворян и войска, призывают жены, дети или домашние дела, то королевич отпускает их, в надежде, что они, испытав столько его благосклонности и милости, будут советовать своим соотчичам, чтобы они, помня свою клятву, старались заслужить себе милость покорностью, и приняли избранного ими князя, если не хотят навлечь себе гибель. А если кто вступит на службу, то будет получать жалованье и особую милость. Пользуясь забвением прошедшего и дозволением идти куда угодно, Федор Семенов с двумястами дворян отправился в столицу; а королевич, чтобы еще более распространить славу о своем милосердии и щедрости, отпуская их, подарил каждому по два венгерских червонца; прочие с воеводою Ададуровым остались в службе Владислава.
Уже решено было зимовать у Дорогобужа, как явились депутаты от имени гражданских властей и жителей Вязьмы; они объявили Владиславу, что войска русские, устрашенные прибытием великого князя, бежали к Москве, а Вязьмичи, помня присягу, изъявляют великому князю московскому Владиславу должную покорность, винятся в своем преступлении, испрашивают милосердия князя, и вверяют его милости себя и все, им принадлежащее. Обнадежив депутатов своею милостью, королевич отпустил их, и в то же время велел Шеину (Sehino), Евдокимову (Eudokino) и вяземскому воеводе Ефимьеву (Eugutzicio) принять город, крепость и от жителей присягу, а вслед за ними отправился и сам, и прибыл на пятый день. При въезде королевича в город, войско выстроено было, для большей важности, в боевой порядок, что многие из русских внимательно замечали.
По взятии Вязьмы, получено известие, что русские войска, миновав Можайск, пошли к Москве, а часть их, бросив знамена, рассеялась; что Можайск почти не имеет гарнизона, крепость открыта и слаба, а жители хотят сдать ее Владиславу. И так судьба открывала королевичу путь на царство; оставалось только действовать с быстротою, которая, подобно бурному потоку, отторгла бы от устрашенного неприятеля города и крепости. Выборные советовали как можно скорее послать часть войска занять Можайск, прежде нежели неприятель опомнится от бегства и страха. Но войско не хотело повиноваться, под предлогом бедности, недостатка в продовольствии, лошадях и деньгах. Вероятно, военачальники сами внушили такие мысли войску, я на него свернули всю вину, чтобы самим остаться в стороне.
Здесь судьба первый раз поблагоприятствовала русским, и стала спиною к Владиславу. Сколь нужно было завладеть Можайском, — пунктом весьма важным, вблизи от столицы, откуда можно было делать нападения, — открылось скоро, с потерей и успеха и времени. Русские, узнав, что поляки действуют вяло, и не умеют пользоваться счастьем, поспешно возвратились в Можайск, ввели туда сильный гарнизон, на случай нападения построили новые укрепления, окружили город палисадами, и смело засели, надеясь остановить стремление поляков и замедлить их победы.
Конюхов (Koniuchus), русский преданный Владиславу, казалось, поправил дело, вступив в крепостцу с двумястами человек конницы и пехоты, чтобы наблюдать за Можайском; но скоро со всем своим войском бежал в Можайск, и весть об этом навела тем более ужаса на Вязьму, что Конюхов пользовался совершенною доверенностью королевича.
Русские беспрестанно присылали то из Москвы, то из Можайска лазутчиков волновать жителей, в убеждали отложиться от Владислава; для этого рассеивали письма, за подписью духовенства, что присяга королевичу уже не имеет силы, и что никому не должно повиноваться, кроме Михаила Феодоровича, которому присягнули недавно. Рассеивателей писем открыли и наказали; а в опровержение убеждений о ничтожности присяги Владиславу обнародовали грамоту архиепископа смоленского довольно строгую и грозную, — и на время все утихло.
В таком положении находились дела между Можайском и Вязьмою, когда пришел в Калугу князь Пожарский с семью тысячами отборнейшего войска. В числе их было пять тысяч конницы — остаток войска бывшего гетмана Заруцкого.
Против конницы войска Пожарского Владислав тотчас послал Лисовчиков, прозванных так от имени их прежнего начальника Александра Лисовского, который во время междоусобий Московии, рыскал по всему царству. Этим войском по смерти Лисовского командовал Чаплинский; воспитанный в школе Лисовского, он по подлости равнялся своему учителю. Особенно отличился при Мещовске (Mescerscum), куда они бежали: город не хотел сдаться; Чаплинский взял его, а всех жителей истребил; войско заперлось в крепости, он отнял воду; доведенное до крайности, войско предложило сдать крепость со всеми снарядами, если Чаплинский поклянется, что отпустит их свободно. Зная, как важен этот пункт, Чаплинский согласился, и гонец поскакал к Владиславу с вестью о победе и с пленным воеводою мещовским, комендантом города и крепости (следовательно, Чаплинский нарушил клятву).
Опалинский не дремал: построил крепостцу при Товаркове (Tovarkovia), в четырех милях от Калуги, хитростью выманил неприятеля из города, напал на него дружно, многих убил, пятьдесят человек взял в плен, и в том числе родственника князя Пожарского.
Князь Пожарский был вождь осторожный, необыкновенно благоразумный и в ратном деле опытный; будучи одним из главных виновников первого восстания русских, он воевал постоянно. Нападения Опалинского князь Пожарский отражал смело, и не раз выходил из боя победителем.
Пожарский послал восемьсот человек конницы и четыреста пехоты построить крепостцу между Боровском и Калугою, в четырех милях от Товаркова. Русские принялись за дело дружно и работали скоро. Опалинский выслал против них конные отряды Денгофа и Рамульта, но судьба благоприятствовала русским: Пововейский и одиннадцать человек из отряда Денгофа были убиты, Хелмский и Касмерский были изранены; поляки, потеряв лошадей, дали тыл, нисколько не помешав работе русских. По первой вести Опалинский прискакал на помощь, но было уже поздно. Это поражение поляков, казалось, вознаградил Рамульт, убив вскоре после того почти двести русских, которых Пожарскиии отправил под командой известного казака Печонкина (Piechonki), на рекогносцировку; но когда уже победа клонилась на сторону поляков, сам Рамульт, отличный кавалерийский начальник, пал от руки стрельца. Опалинский и князь Пожарский имели частые стычки. Опалинский с Лисовчиками и со своим войском внезапно бросился к Калуге, зажег город, а устрашенный неприятель не посмел выйти на встречу. Пожарский послал отряд к укреплению при Товаркове, устроенному для охранения провианта, и защищаемому людьми Опалинского. Три дня русские нападали; наконец укрепление взяли и сожгли. Защищавшие понесли большой урон, но и русские не обошлись без потерь.
В двух милях от Можайска попался на встречу Бачинский, которого незадолго Перед тем послали в Москву с письмом к боярам, и который ехал назад в сопровождении пятидесяти всадников, данных ему из Москвы для охранения.
Бачинский сказал Ходкевичу, что поход предпринят напрасно: русские через лазутчиков узнали о приготовлениях, назад тому уже шесть дней; в Можайске Лыков с восемью тысячами отборной пехоты и конницы; город обведен рвом, окопан высоким валом и гарнизон мужествен; сверх того со всех сторон сделаны палисады, ямы, и нечаянным приступом взять город нельзя. Перейти ров и вал едва ли можно, особенно когда гарнизон ожидающий нападения, даст сильный отпор; и вообще, по его мнению, Можайск взять можно только голодом. Все надежды Ходкевича завладеть Можайском рушились: выставить против неприятеля знамена, которых он не боится, было и неприлично и бесславно; а жестокая зима и недостаток провианта не позволяли и думать об осаде. И так, не сделав ничего, войска воротились в Вязьму, полузамерзшие, истомленные голодом, потеряв большую часть конницы и лошадей, а еще больше пехоты, потому что от холода на дороге умерло много людей.
Выборные во все это время старались узнать, нельзя ли как-нибудь уладить с русскими. Рыдзицкого посылали два раза—один раз из Вязьмы, другой—из-под Можайска; но его не хотели ни принять, ни выслушать. Бачинский был счастливее, и проник в самую Москву с письмами от Выборных, которые напоминали русским присягу королевичу, и обещали его милости. Он привез ответ от русского народа, с бранью даже на Владислава, ибо русские терпеть не могли, чтобы королевича называли их князем; однако ж, ответ подавал некоторую надежду на мир. Поэтому, в третий раз отправили Рыдзицкого склонить русских бояр к переговорам при Вязьме с двадцатого января по двадцатое апреля, а между тем прекратить военные действия. Такой ответ дан Рыдзицкому письменно, с присовокуплением, что в след за ним из Москвы отправится посол договариваться с Выборными о месте, времени и числе депутатов с обеих сторон для переговоров; что ему должно быть показано постановление о том всех Выборных; а что касается до размена знатных пленных, то спешить нет надобности, разве поляки возвратят Филарета и Голицына: в противном случае это отлагается до окончания войны.
В исходе марта, русские прислали посла своего Ивана Лаврентьевича Кондырева (К о н д ы р е в Никита Яковлевич, с 1646 г. по октябрь 1648 г. воевода на Михайлове)с дьяком Федором Степановым, в сопровождении двухсот человек конницы. Кондырев сказал, что он прислан от московских бояр условиться с польскими Выборными о месте, времени и числе лиц, назначенных с обеих сторон для переговоров; но при этом бояре требуют, чтобы польское войско было выведено из русской земли, и только под этим условием согласны и трехмесячное перемирие; потом объявил, что с русской стороны послами назначаются Петр Шереметев, Данило Мезецкий (М е з е ц к и й Даниил Иванович, осадный воевода на Михайлове городе в 1605 году.), Артемий Измайлов (раза четыре был на Михайлове) и думный дьяк Третьяков. Когда же в титуле великого князя Михаила Феодоровича он стал подробно исчислять все земли и области, Выборные обиделись, подняли шум, начали свистать и кричать; но посол с совершенным хладнокровием сказал: “Можете делать, что хотите, и обижаться чужими титулами, сколько вашей душе угодно”.
Среди таких распрей, происшедших от честолюбия частных лиц, общественные дела оставались в стороне; Сапеге трудно было поддержать пред депутатами провинций выгоды Владислава, и склонить их на продолжение войны. Хотя многие говорили, что минувшее лето прошло без всякой пользы, потому что лучшее войско отозвано было с Мартином Казановским от Владислава в Русь (в Галицию), и что это остановило успехи в Московии, однако ж, дело еще можно поправить, если поддержать королевича деньгами и новым выбором людей, особенно в теперешнее время, когда неприятель заключился в крепостях, оставив свободным для набегов поля, почему и можно надеяться в непродолжительном времени преклонить упорство русских.
Потом Ходкевич отправил вперед Тимофея Микулина, некогда бывшего воеводою в Можайске, человека преданного и хорошо знавшего местность, для указания дороги между Калугою и Можайском; а сам пошел вслед за ним с войском. Это развлекло и озаботило неприятеля, не знавшего, куда бросятся польские войска.
Гетман приказал войску идти к Борисову, крепости в полуторах милях вправо от Можайска, дабы отнять ее у неприятеля или вызвать из Можайска войска для помощи Борисову, и вступить с ними в бой; последнего очень желал Ходкевич.
Борисов был обнесен стеною и крепость сделана из камня, что редко бывает в Московии: русские строят укрепления обыкновенно из бревен и присыпают землею. Подле крепости возвышалась церковь также каменная, обведенная широким рвом в обнесенная валом. Крепость и церковь имели сообщение посредством подземных ходов, для того чтобы можно было передавать снаряды, и переводить гарнизон туда, где в нем окажется большая надобность, так, что если бы взята была крепость, церковь оставелась неприкосновенною, и наоборот, если бы занята была церковь, то вновь нужно употребить, все усилия для покорения крепости. Этот пункт, так сильно укрепленный, охраняли 1200 человек: из Можайска прислано 300 воинов опытных; из деревень стеклось 800 человек надежных и 50 человек перебежавших с Конюховым, которые обрекли себя на смерть, не надеясь вымолить пощаду за свою измену. Ходкевич назначил нечаянный приступ 7 июля, шел целую ночь, и на рассвете явился пред Борисовым. Но там уже ожидали приступа, и засели за валом и стенами. Ходкевич был обманут переметчиками, которые уверили его будто бы у крепости нет рва, и ворота даже не засыпаны землею. Два раза водил он войско на приступ, и оба раза был отбит, потому что осадных пушек не было, а петарды, в которых и заключалась вся надежда, придвигали к стенам без малейшего успеха. Простояв несколько недель, по требованию Владислава и военного совета, Ходкевич пошел опять к Можайску, производя во все продолжение пути сшибки с неприятелем, с переменным успехом. Полтора месяца стояло войско под Можайском без всякой пользы, кроме сшибок. Шестнадцатого сентября выступили в поход чрез Рузу и Звенигород.
Владислав же был приведен в восторг прибытием послов от Запорожских казаков, о которых не было никакого слуха. Они сказали, что много одержали побед в Московии, огнем и мечом опустошили вдоль и поперек лучшие провинции, взяли города Елец, Ливны и другие, и воевод их ведут с собою в цепях; что войско Запорожское состоит из двадцати тысяч человек, находится теперь между Коломною и Москвою, и атаман Петр Конашевич-Сагайдачный только ожидает приказаний королевича, куда идти.
Эта нежданная, как бы с неба упавшая помощь, в таких стеснительных обстоятельствах восхитила всех; послов приняли ласково, одарили щедро, и отпустили с приказанием, спешить как можно скорее к столице, для соединения с войсками королевича, который чрез несколько дней там будет. Сверх того послан был Яков Мадалинский поздравить Конашевича и казаков от имени Владислава с одержанными победами, вручить атаману подарки, знамя, литавры и гетманскую булаву. Мадалинский снабжен был и верительной грамотою, чтобы переговорить о предметах, подлежащих тайне.
От Звенигорода Владислав в три дня прибыл к Тушину, где Сагайдачный представил пленных воевод елецкого и ливенского, вместе с перехваченными им русскими послами к Перекопским татарам. В отнятых грамотах русские щедрыми обещаниями убеждали татар напасть на польские области, чтобы развлечь силы неприятеля.
Прибытие Конашевича было тем отраднее, что он немедленно при самой Москве напал на русский отряд, многих положил на месте, других взял в плен, и самого воеводу Бутурлина гетманскою булавою сшиб с коня. — При сем я должен сказать, что присоединением казаков обязаны канцлеру великого княжества литовского Льву Сапеге: едучи на сейм, он из Орши послал к казацким старшинам убедительнейшую просьбу как можно скорее подать помощь королевичу в войне с русскими. Посланный донес Сапеге, в Слониме, что казаки готовы исполнить его желание, и только ожидают позволения короля. Сапега отправил и разрешение и выпрошенные им на сейме двадцать тысяч злотых, чтоб заохотить казаков.
Русские еще удерживала королевича некоторой надеждой на мир изъявлением согласия; под этим благовидным предлогом они думали протянуть дело, пока минет теплое время, а с тем вместе и ослабеет войско Владислава. Выборные не согласились, и желали, чтобы переговоры происходили где-либо ближе к столице, потому что русские послы в самых малозначительных вещах посылают гонцов за разрешением бояр и думы. Ушакова немедленно послали объявить боярам, что Выборные едут к Москве для переговоров, которые гораздо удобнее назначить вблизи столицы. Владислав послал грамоты к боярам и ко всем чинам, убеждая вспомнить данную ему присягу, и лучше стараться повиновением заслужить его милость, нежели вероломством навлечь на себя наказание. Эти грамоты необразованный народ, не имеющий понятия о вежливости, принял с презрением. “Мы уважаем, как следует, кровь королей и королевского сына Владислава; впрочем, он напрасно употребляет титул великого князя, потому что лишился права от лживости и честолюбия отца своего. В милости его не нуждаемся, а наказания от него совершенно никакого не боимся”. Однако же нечаянная весть о приближении Владислава к Москве встревожила бояр: они тотчас прислали в лагерь вместе с Ушаковым Волкова, для переговоров.
Рассказ русского боярина о войне с поляками в России. По рассказам боярина и его спутников, путь их от Москвы был совершенно безопасен. Они рассказали также, что военачальник великого князя Борис Лыков (Likkow) (г. Михайлов знавал Лыкова Бориса Михайловича) с несколькими тысячами человек стоит в 30 верстах от Вязьмы, а князь Дмитрий Мастрюкович Черкасский с войском находится в крепости Волоколамске (Wolok Lamskoi), так что соединенные силы обоих доходят до 10-12 тысяч человек. Князь же Дмитрий Михайлович Пожарский отправился в Калугу, чтобы уговорить стоящих там 12 тысяч казаков поступить на службу к великому князю. До сих пор эти казаки бродили по всей стране, не желая нести службу бесплатно. Польский король протестует против уступки крепостей. Король польский вместе с несколькими вельможами, писал русским сословиям, уговаривая их признать великим князем его сына Владислава. Он упрекал русских за то, что они заключили мир со шведами и уступили несколько крепостей, принадлежащих его сыну. Он заявил, что не может признать этого мира и принудит шведов отдать крепости силой, если этого нельзя будет достичь иначе. Великий князь хотел, чтобы послы (Швеции) поцеловали его руку. Вскоре после аудиенции к послам пришли приставы и прочли принесенную с собою грамоту, где выражалось удивление от имени Государственного совета, что послы не поцеловали руки его царского величества, как это всегда делали послы других государей и правительств при его царском величестве и при его предшественниках… Затем канцлер предупредил послов его королевского величества, чтобы они внимательно смотрели, как его царское величество будет целовать крест. Великий князь склонил голову и дал князю Федору Мстиславскому снять с себя корону, а князю Ивану Михайловичу Воротынскому передал скипетр. После этого он поднялся с трона, прошел два шага по направлению к блюду, перекрестился по русскому обычаю, потом наклонился к кресту, приложился к нему лицом и, как видно было из его движений, с благоговением поцеловал его. Причины несговорчивости русских о споре о границах. Переговоры всего этого года показали, что нежелание русских прийти к соглашению о границах было вызвано перемирием, которое русские 11 декабря предыдущего года заключили с Польшей на четырнадцать лет, хотя войска принца Владислава из шведской династии Ваза и его полководца Карла Хадкевича успешно действовали в России, так что, помимо уже занятых пунктов, угрожали Москве, привлекши на свою сторону запорожских казаков во главе с их атаманом Конашевичем (Konasziviski); отчасти тем, что их интриги в Москве, где они действовали через нескольких тамошних бояр и знатнейших советников великого князя, потерпели поражение. Все это заставило поляков заключить перемирие на следующих условиях: перемирие начинается с 3 января 1619 г. и продолжается до 3 июня 1633 г. До истечения этого срока стороны договорятся о дальнейшем мире или войне. На время перемирия прекращается всякая вражда, никакие замки или земли не подвергнутся нападению ни под каким предлогом, не будет строиться новых крепостей.
Великий князь отказывается от ливонского, смоленского и черниговского титулов. Увезенную из Можайска икону св. Николая поляки возвращают обратно. Пленные из знатных, в том числе патриарх Филарет, отец великого князя, Василий Голицын, Томила Льговский (Thomas Lugou), смоленский архиепископ, Шеин с женой и сыном будут возвращены поляками к 5 февраля. Взамен русские в тот же день возвращают Николая Струся (Struss), Харлинского (Charlin), Хоцимирского (Chocimer) и других знатных поляков, заключенных в Москве.
. О расширении русской границы дo Або. Если шведы не удовлетворятся решениями последнего мирного договора, то Бог поможет русским в новой войне против них, и граница Русского государства пройдет около Або.
Запорожский гетман Петр Кононович Конашевич-Сагайдачный в сентябре 1618 г. привел под Москву на помощь Владиславу 20 тысяч казаков.
Конашевич - фамилия; Сагайдачный - кликуха.
"Эта нежданная, как бы с неба упавшая помощь (Сагайдачного), в таких стеснительных обстоятельствах восхитила..."
Петя долго торговался с братьями поляками относительно "ганарару". Запорожцы то соглашались, то отказывались принимать участие в походе на Москву. Нажива Перемогла. |
 |
Просмотрено: 1280 раз
